Смеется своим словам.

– Короче, все, Валь, на это повелись, нефть круче хлеба стала. Ну и докачались: цена – ёк! А деваться некуда… Всё прогудели, на хрен, пропили – ничего нету, нефть одна…

– Ладно, ты не горячись, сейчас – поешь лучше… – Ставит тарелку перед ним. – Поешь – и спать ложись. Утро вечера мудренее. А завтра я спрошу – может, у нас там – шофером или грузчиком…

– Да не-е, завтра уж надо дело затевать. И на дядю я больше не хочу вкалывать. Сам буду!

– Это как ты «сам будешь»?

– Да известное дело как. Отцы-деды наши жили, и мы, значит, проживем.

– Сам знаешь, как теперь с этим.

– Ну и ничё, мы не из пугливых. Ты брату своему скажи – где он? Скажи, чтоб пособил мне.

– Я ему не советчица. – Валя склоняется к Федьке, запускает руку ему в волосы. – Ты вон у меня какой жесткий… А он другой ведь совсем. Выдержит он там? Ты сам-то подумай – в помощь он тебе будет или…

– Да некогда помощников искать. Что он – все на крыше сидит? Хватит ему сидеть, в дело его надо, а то так балбесом и останется. А у нас этого добра – и так полгорода…

С неохотой Валя подходит к двери, открывает ее, кричит в темноту:

– Саш!

– А? – доносится из темноты голос.

– Ты сидишь все? Тут Федя спрашивает тебя, спустись-ка…

По железной крыше осторожно проходят шаги, без громкого звука, аккуратно спускаются, быстрый шорох – и вот уже Сашкино лицо показывается в проеме двери. Умное лицо, но странное – тонкое, длинное, выразительные большие глаза, шапка курчавых волос.

– Проходи, садись, – приглашает к столу Федька.

Саша проходит, садится на стул.

– Водку пьешь?

– Нет.

– А чем занимаешься?

– А что? Объяснить могу, но это непросто. Доски судьбы, улавливаешь? Время. Проходы есть, трубы есть. Как птица – фырк! – и уже там.

Федька обалдело смотрит на брата Вали. Потом сглатывает то ли кусок, то ли слюну и произносит:

– Доски, говоришь? А гвозди забивать умеешь?

– Умею.

– А выпрямлять?

– Умею.

– Тогда ты, будем считать, нормальный. Мне помощник нужен в одном деле. Можно сказать, компаньон. Твоим занятиям это не повредит. Просто завтра ты со мной поедешь.

– Зачем?

– Да какая разница тебе с твоими птицами? Птиц ты, кстати, мно-ого повидаешь. И еще всякого. Попутешествуем немного. Идет?

– А за голубями кто приглядит?

– Я пригляжу, Саш, – говорит Валя. – Водичку сменю, покормлю…

– А зачем это, Валя?

– Помоги ему, – кивает Валя на Федьку. – Надо так.

Сашка смотрит на сестриного жениха внимательно. Вот, значит, появился такой. И впервые сестра ради другого человека его просит.

– Ладно, – говорит.

Федька (с облегчением):

– Ты, Саш, вещи теплые возьми: кофту там, телогрейку. И не уходи с утра никуда, понял?

На глинистом мысу в дельте Волги, за тростниковой крепью, отделяющей раскаты от моря, команда музыкантов поставила палатку, что-то сварили на примусе, доедают обед…

Алексей:

– Мужики, жрите быстрей, а то, как говорит Николай Иванович, мы вечер пропустим…

– Да времени хватит…

Постепенно загружают оборудование в лодку. Отталкиваются. Место, которое они выбрали, не очень-то, может быть, удачно: тут полно водоплавающей птицы: голоса гусей, уток, огарей, лебедей, всякой утиной мелочи сливаются в один квакающий фон… Поэтому Николай Иванович и говорит музыкантам:

– Вы что хотите записывать? Если мы сейчас в гнездовье бакланов наведаемся, то орать они будут будь здоров, только музыку с ними вряд ли сыграешь…

– Ну, – говорит Алексей, – я бы пошел просто по справочнику…

Миша-«звучок»:

– Леха, таких справочников до фига. Называются «Определитель птиц» – на си-ди. Там все расписано, даже голоса для примера. Но раз уж мы приехали сюда, писать нужно штучные вещи, соло. Вот, мы пишем вечернюю трель какой-я-не-знаю птицы. Завтра – еще две трели.

– Это верная мысль, – говорит Брайан. – Надо такие вещи собирать… Николай Иванович, здесь ведь певчие водятся? Ну хоть скворцы, например… О! Тонкая вещь – для тех, кто понимает…

– А знаете что? – вдруг говорит Николай Иванович. – Я вам подарок сделаю. Здесь рядом гнездовье сверчка… И вот с него-то мы и начнем.

А уж завтра – все другие главные певуны: пеночки, мухоловки, широкохвостки, камышовки…

– Идет! – вскрикивает Брайан. – Сверчок – это птичка?

– Ну да.

– Круто! Едем, едем… – Наклоняется к Николаю Ивановичу: – Вечером вы у меня услышите, что такое сверчок!

Съемки сверчка. Подробно: трель сверчка. Гнездо, глаз, лапки.

Возвращение в лагерь – почти затемно. Шуршат в палатке, виден под тентом фонарик, тени. Потом собираются у примуса, готовят что-то. Потом голос Алексея:

– Николай Иванович, спасибо за вашего сверчка… Очень красиво…

Брайан:

– Вот из таких солирующих трелей потом создается ядро звука. Только у меня вруб: в какой-то момент их должно быть очень много. Не десять-пятнадцать, как мы думали, а, допустим, сто. И все это невероятной плотности… Клубится… Звук Хаоса. Даже гул.

– Что тебя так прет от этого Хаоса? – спрашивает Алексей.

– Да потому что надо услышать истинный звук мира – хотя бы так, как мы слышим здесь. – Брайан настораживается и прикладывает ладонь к уху: – Тысяча голосов одновременно. Плюс волны, ветер, камыш…

И потом из этого рокота вытягивается, как нитка, песня сверчка. Просто на пульте тянем. А потом уводим ее в в бэкграунд, и на первое место выходит песня камышовки. Ее ведь мы слышали?

– Ее, – подтверждает Николай Иванович.

– Вот, песня камышовки или эта жемчужная россыпь скворцов – ты слышал? Такие световые пятна… вспышки в этом хаосе… А потом – взрыв! – и сольный прорыв… Ух, блин! Я уже все это слышу! Тут соловьи есть? – Николаю Ивановичу.

– Редко, только на пролете. Варакушка есть – из соловьиных. Это, я вам скажу, сказка…

– Не то что фламинго… – вставляет Алексей: он на самом деле туговат на ухо.

– Ну, вы не правы, – обижается за фламинго Николай Иванович. – Одни щелканья клювами в воде чего стоят…

– Фламинго можно сделать с перкуссией… – поддерживает его Брайан. – Только поколдовать надо… Можно мощное замутить колдовство…

– А зимородки поют? – спрашивает оператор Андрей. Очень уж ему понравились зимородки.

– Зимородки ныряют. И при этом коротенько пищат.

– Самое обалденное – они под водой летают, – обводит всех глазами Андрей. – Машут крыльями. Я сам видел.

Николай Иванович усмехается.

Синий огонь примуса.

Вдали на буровой светятся огни…

– Знаете, ребята, – говорит Николай Иванович. – Вы извините, «ребята», «ребята» – это я своих студентов так называю. Но, конечно, таких, как вы, мне встречать еще не приходилось. Безумная идея. Безумная задача. И вместе с тем – это самое то!

– Николай Иванович – наш человек! – одобрительно реагирует Алексей.

– Так вот, знаете, о чем я давно думаю? – говорит Николай Иванович. – Впрочем, конечно знаете… – Усмехается. – Я люблю динамичные природные системы. А нет более динамичных, чем дельты рек… Но чем больше я узнаю… Нет, не то! Жизнь… Я не могу постичь ее во всех взаимосвязях. Вот почему мне кажется, я понимаю Брайана. Этот первичный гул жизни – он в самом деле должен быть. Неразъятый звук Тайны…

– О, – отзывается Брайан, который сидит, выкрашивая на ладонь табак из сигареты и мешая его с травкой. – Лучше не скажешь: неразъятый звук Тайны…

– Я говорил о Боге, – продолжает Николай Иванович. – Это не абстракция. Для меня Бог и есть это непостижимое чудо жизни… Чудо, понимаете? Прямое свидетельство…

Брайан привычным движением пустой сигаретой собирает с ладони приготовленную смесь. Ему, кажется, слегка поднадоел разговор. Он встает:

– Миш, дунуть не хочешь?

– Не против.

– Тогда возьми магнитофон. Может, услышим чего…