Она, торопясь, расстегнула молнию сумочки, трясущимися руками достала пелефон, набрала номер, который уже выучила наизусть, и шепотом сказала несколько слов. Отключив совсем пелефон (какое счастье, что ей никто до сих пор не позвонил!), она сунула его в сумку и застегнула молнию. Удалось!

Девушка крепко оперлась руками о скамейку, заставляя их не дрожать.

Парень вернулся. На лицо его лег мрак, хотя он старался улыбаться.

— У тебя нет мобильника? — Равнодушно спросил он и посмотрел на сумочку.

— Нет, — очень спокойно ответила она и поправила волосы отработанным много раз перед зеркалом жестом. Мужчин всегда привлекает как магнитом этот жест и ничего другого, кроме ее светлых волос, падающих волной на одно плечо, они в этот момент не способны видеть.

Парень сел и осторожно прикоснулся к ее волосам. То ли вздох, то ли стон вырвался из его губ.

— Послушай, — сказала девушка, погружаясь взглядом как в бездну, в его потускневшие, полные темного отчаяния, глаза, — может быть, ты. Ты ведь задумал что-то такое. я, конечно, не знаю, что именно, но все равно, это. я чувствую, не очень хорошее дело. Так может, ты передумаешь, откажешься?

— О чем ты? — он гладил пальцами ее лицо, и его рука показалась ей холодной, словно неживой.

— Аллах добр, он возьмет меня к себе, — пробормотал он, как в забытьи, и перешел на непонятный ей язык, она поняла опять только «аллах».

Теперь сомнений не оставалось. Девушка осторожно повела глазами вокруг. Ну, когда же?.. И тут же увидела, как слева, потом справа качнулись цветущие кусты, и несколько темных фигур, казавшихся совсем черными из-за светившего им в спины заходящего солнца, выросли в двух метрах от скамейки.

Девушка не шевелилась. Парень обнял ее и зарылся лицом в светлые волосы.

Вдруг он весь дернулся, отстранился и поднес руку с часами к глазам, но не взглянув, тут же резко обернулся и рванулся со скамейки.

Но мгновенно его руки были завернуты назад и скованы щелкнувшими наручниками, и сам он брошен на асфальт вниз лицом. Его оттащили на несколько метров и пинками поставили на ноги. Он обернулся и посмотрел на девушку, стоящую возле скамейки с расширенными глазами и с белой сумочкой в дрожащих руках. Усмехнулся и кивнул. Полицейские расстегнули ему куртку и, обзывая его всяческими словами, извлекли широкий пояс с прикрепленными двумя черными прямоугольными пакетами. Один полицейский, она узнала его — он поил ее водой, довольно рассмеялся и направился к девушке.

— Спасибо! — сказал он с широкой улыбкой. — Ты молодец! Как тебе удалось? — Он пожал девушке руку. — Я позабочусь, чтобы тебя наградили достойно!

Они ушли, уводя с собой парня. Он не оглядывался, шел, опустив голову.

Девушка села на скамейку и закрыла лицо руками. Теперь ей стало по-настоящему страшно, она не могла понять, как решилась на всё это, почему не убежала сразу, как только его увидела. Пусть бы они его ловили, это их работа, зачем она сунулась? Но, если бы не она, тут же подумала девушка, он бы сделал свое черное дело.

Хотелось всё рассказать своему другу, похвастаться, какая она смелая, помогла поймать врага! Он будет восхищаться ею.

Но почему же так страшно теперь? Всё уже позади. Он мог убить ее, если бы хоть чуточку заподозрил и догадался о пелефоне. Но не догадался, и она жива. И теперь может об этом рассказывать, и другу, и всем, даже родителям. Они будут гордиться ею. Ее фото обойдет всю страну. Этот парень — враг. Фанатик и самоубийца. Она его ненавидит. Скольких людей он взял бы с собой, если бы она его не остановила.

Девушка встала со скамейки, перекинула сумочку через плечо, обогнула кусты и скоро вышла на улицу. Уже смеркалось, загорались фонари и зазывно светились витрины многочисленных магазинов, девушка шла мимо, высоко подняв голову и не глядя по сторонам, волосы колыхались светлой волной, и многие оглядывались ей вслед.

Она чувствовала себя очень одинокой и думала о своем друге, хотелось скорее его увидеть, может быть, он вернется через два-три дня? Ей хотелось тепла и утешения, тихих ласковых слов, которые ей скажут, что она все сделала правильно и не должна больше думать об этом ужасном парне и, тем более, жалеть его.

Девушка еще не знала, что ее друг несколько часов назад погиб, застреленный пулей, метко выпущенной из окна разрушенного палестинского дома.

Света ходила по комнате, поглядывая на маленькую наряженную (конечно, искусственную — с собой привезли) елочку на тумбочке и бормотала: «Религия должна быть отделена от государства… Религия должна быть отделена от государства…».

Ну что за страна, не хочет праздновать Новый Год, весь мир празднует, а она не хочет. Даже миллениум проходит мимо нее. «Религиозный диктат!» — возмущается мама. Папа не соглашается — у него другая точка мнения. «Без религии государство пропадет, развалится, исчезнет!» У них часто точки мнения не совпадают, и они спорят до тех пор, пока мама не бежит в кухню за валерьянкой, и папа сразу умолкает. Но насчет Нового Года папа тоже не согласен ни с религией, ни с государством. «Ты уж выбери что-нибудь одно!» съязвила мама, и они отправились на всю ночь в гости к тетушке Розе. А Света осталась с Андрюшкой — рассопливился вдруг, а там маленький ребенок, внук тети Розы, и нельзя расчихивать вирусы. Эх, сейчас бы в Питер-Ленинград, да к подружкам завалиться, вот визгу было бы! Наговорились бы, напраздновались, а потом до утра шатались бы по Невскому, а там в новогоднюю ночь всегда толпа такая! И даже родители слова бы не сказали — с шестнадцати лет разрешили встречать Новый Год не дома, правда, каждые два часа звонить и докладывать, как-будто у нее телефон в кармане. Но это их не волновало — звони, и всё! Она и бегала по автоматам, к смеху подружек.

А теперь это чудное время позади, только закончила школу, и родители сразу засобирались. А бабушки — мамины-папины мамы — уперлись: сначала вы все устройтесь там, а мы потом, за вами — куда нам торопиться? И обе бабушки, несмотря на разные характеры, решили поселиться вместе, а одну из своих маленьких квартир продать, и деньги отдать детям — пригодятся на новом месте.

Тебе там будет лучше, — твердили папа с мамой в унисон, оформляя со страшной скоростью документы на выезд. Может быть, им здесь и лучше, а ей так хуже. Второй год пошел, а что хорошего она здесь видела? Андрюшке вот всё равно, ему, пятилетнему, всё до фига. Этот «поздний и неожиданный» ребенок (сколько было переживаний и сомнений у мамы, а Света ходила за ней и канючила: ну давай, роди скорее маленького!) болтает на иврите, словно с ним родился, а ей язык так трудно дается.

В университет поступать — при одном упоминании слова «психотест» Свете дурно делается. Она и в Ленинграде не сверкала способностями, так, телипалась где-то в средних рядах. Хорошо, что ее здесь в колледж приняли, мама с папой теперь надеются, что после окончания она устроится в приличную фирму секретарем (как же, там уже место ей приготовили!).

Родителям повезло, устроились на работу в «русскую» фирму по производству пельменей и довольны — бывшие преподаватели с высшим образованием! Андрюшка в детский сад ходит, воспитательница им довольна — тихий мальчик. Приходит домой с синяками и царапинами — «нетихие» мальчики (а может, девочки) обходятся с ним не слишком корректно.

«Ничего, — говорит папа, — научится давать сдачи, и его не будут трогать». Хотя видно, что папа в этом не уверен, сам всегда утверждал, что в человеке всё заложено при рождении, и природу не переделаешь. Так что же — Андрюшка всю жизнь будет с синяками ходить?

Света заглянула в крошечную Андрюшкину комнату — спит. Сдался ему этот Новый Год! Полюбовался на елочку, зажег свечи на столе, с трудом съел одно пирожное и стал клевать сопливым носом, пришлось, несмотря на слабые протесты, уложить. Сначала Света обрадовалась — одна, сама с собой встретит Новый Год! Оказалось — скучно это и неинтересно. А ведь как уговаривала родителей, чтобы ушли к тетушке, мы и вдвоем с Анрюшкой повеселимся. Повеселились. Уже без двадцати двенадцать. По всем российским каналам концерты, но и они уже надоели.