— Что? — не выдержала Света, краска бросилась ей в лицо. Папа отвел глаза.

— Ничего. Не волнуйся. Если этот парень сам не объявится, мы его искать не будем.

— Но, папа… Он не негодяй, не думай так…

Я и не думаю. Отец нашего малыша не может быть негодяем… — Он подождал немного, но Света молчала. — Спи, детка…

Папа пошел к дверям, плечи его были непривычно опущены.

Света разревелась. Жалко было папу, жалко маму, а себя она готова была сейчас убить. И Арона тоже — пристрелить, удавить, повесить.

Конечно, мама не сразу успокоилась. Она несколько раз подступала к Свете, просила, уговаривала, даже кричала. Но Света была как стена. Ну, какая разница — «кто?» Временами ей становилось всё безразлично. И казалось, что «то», что поселилось в ее животе, ничего общего с действительностью не имеет. Как-нибудь утром проснется — а ничего нет. Приснилось. Сон в новогоднюю ночь.

Однажды Света не выдержала маминого напора.

— Ты хочешь, чтобы я сделала аборт? — спросила она, отвернувшись от мамы и глядя в окно.

И тут мама отступила. Слово «аборт» слишком сильно на нее подействовало.

И Света тоже испугалась. Перед сном она разглядывала свой, еще почти не увеличившийся, но уже твердый живот, и шепотом уговаривала: «Не бойся, всё будет хорошо, никто тебя не убьет…». Она вспомнила последние мамины слова, сказанные тоже шепотом: «Убила бы негодяя!» Арона, значит. А Света бы его убивать не стала — пусть себе где-то ходит, со своими веселыми голубыми глазами.

Никто никого не убил, мальчик родился в положенный срок.

В колледже оформили отпуск, и даже не удивились — подумаешь, еще одна мать-одиночка в Израиле! Получит пособие в увеличенном размере и будет жить-поживать.

Света гуляла с коляской в ближайшем сквере, маленький Арончик спал, подсасывая соску, она, заглядывая в учебник, зубрила на ходу иврит. Но часто отвлекалась и смотрела перед собой отсутствующими глазами. Одно воспоминание, одна незабывающаяся картинка появлялась перед ней. Нет, не новогодняя ночь — о ней Света всегда и так помнила, совсем другое видение…

…Когда животу было уже около семи месяцев (как раз в тот день мама купила голубой крошечный костюмчик и, показав Свете, спрятала его в шкаф), Света стояла на берегу моря, мелкие волны накатывались на босые ступни и охлаждали их, это было так приятно — к вечеру ноги отекали. Мама с папой сидели на большом полотенце поотдаль, Андрюшка возился возле них в песке.

Уже смеркалось, темнота подступала очень быстро. Там, где только что светился над морем край неба, осталась только подсвеченная ушедшим солнцем розовая полоска. Света услышала совсем рядом два голоса. И один она сразу узнала. Она даже не подозревала, что так помнит его голос.

— Ну и что дальше он сказал? — спросил другой голос — высокий, девчоночий.

— Сказал, что возьмет меня. Лея, такая фирма, ты представляешь, и меня туда берут!

— Замечательно, Арончик!

Две фигуры зашли в воду и прошли по мелководью перед Светой — всего в двух шагах, но уже стало так темно, что Света увидела только два силуэта — тонкий женский, и пошире и повыше — мужской. Они чему-то засмеялись, мужской голос опять что-то сказал, но слов было не разобрать, они смешались с удаляющимся плеском шагов.

Это видение — два темных силуэта на воде — с того вечера преследовало ее.

Маленький Арончик рос, и вместе с ним стала взрослой Света. Хотя мама по-прежнему называла ее деткой. А Арончика — наш ангелочек. Андрюшка гордился званием «дяди» и относился к Арончику покровительственно. Каждый месяц бабушкам в Питер слали фотографии, бабушки в ответ изливали в письмах свои восторги и уже «начали думать» о переезде.

Света закончила колледж и получила место секретаря. Зарплата была небольшая, но начальник ценил ее за трудолюбие и ответственное отношение к работе, и обещал со временем прибавить. Один неженатый сотрудник проявлял к Свете повышенное внимание и уже пытался пригласить на свидание, но Света еще не сказала ни «да», ни «нет». Она, конечно, не боялась уже ни мамы, ни папы, но. что-то ее удерживало от быстрого ответа. Хотя сотрудник нравился.

Однажды Света с пятилетним Арончиком стояла в большом магазине, и они оба разглядывали витрину — там смешно двигались зайцы, медвежата, играла музыка. Рядом остановилась коляска с сидящим в ней ребенком лет двух, и молодые родители тоже засмотрелись на витрину.

— Арончик, Арончик как смотрит, у него глазки совсем круглые! — сказала женщина, и они засмеялись.

Света с недоумением взглянула — откуда они знают ее Арончика. А они смотрели на своего ребенка в коляске, он уже привстал и тянул к витрине растопыренные пальчики.

— Лея, он сейчас влезет в витрину! — засмеялся мужчина. Света вздрогнула и опять, уже пристальнее посмотрела на мужчину. Этот голос. это лицо!

Мужчина почувствовал ее взгляд и повернул голову. Мгновение они смотрели друг другу в глаза… Бокалы с шампанским, ливень за окном.

Это виделось ей в его голубых глазах, а что видел в этот момент он. Может быть, ничего.

— Мы опаздываем, — сказал мужчина, отведя взгляд, взялся за коляску и покатил ее. Темноволосая и стройная женщина поспешила вслед.

Он даже не заметил Арончика. А может быть и заметил. Люди, имеющие маленьких детей, всегда замечают чужих.

Мир тесен — обычно говорят. А уж тем более в Израиле. Кто знает, какие встречи, какие пересечения еще случатся, подумала Света. Израиль такая маленькая страна. Эта мысль ее почему-то нисколько не огорчила.

Она приехала всего на одну неделю. Погостить у тетушки, познакомиться заново с двумя племянниками-близнецами (видела их лишь однажды, когда по три года им было), ну и посмотреть хоть одним глазом — больше не успеется — на новые для неё места. На более длительный срок никак нельзя было оставить свое рекламное агентство, конкуренты живенько обойдут и вырвут дорогостоящий кусок из-под носа, бди и бди, как говорится. Да, мама с папой далеко смотрели, когда вкладывали деньги в ее учебу, будто предвидели неожиданный поворот судеб, хотя в то время трудно было предвидеть и надеяться, казалось, было не на что. И вот, прекрасное знание языка привело в Лондон — сначала на стажировку, а потом. Много было чего потом. И приглашение работать и приглашение к любви. Не все сложилось. Но кто знает. судьба-индейка, как говорят в России. Тетушка просила приехать недельки на три, не меньше, ясно давая понять в телефонном разговоре, что надеется подыскать ей «достойную партию» (надо знать тетушку — уже подыскала!), хватит, мол, засиделась, тридцать лет (округлять-то зачем?), пора-пора и т. д.

С непреходящим удивлением думала она о поразительной судьбе их большой семьи. Жили-поживали себе в России, в разных городах, изредка переписывались, еще реже виделись. А наступило смутное и странное время перемен — и разметало всех по разным странам. Лондон, Израиль и даже Австралия, где каким-то образом очутился и осел там старший мамин брат. В следующем году надо съездить в Австралию, так пол-мира и посмотришь.

Тетушка Роза, маленькая, пухленькая, вечно моложавая и безмерно разговорчивая, приняла гостью радушно, суетилась, бегала в кухню, мелко переступая крошечными ножками в тапочках, и все таскала оттуда тарелки с разнообразными салатами, за ними последовала жаренная курица и яблочный пирог (перво-наперво поесть надо, какая ж, Асечка, ты худючая!), потом с гордостью водила по комнатам собственного одноэтажного домика и безумолку тараторила, задавая множество вопросов и вполуха слушая ответы.

Домик находился на окраине Хайфы, в тихом уголке, окруженном кипарисами и неведомыми, цветущими белыми и сиреневыми цветами деревьями. До моря и до всего остального, что так хотелось посмотреть, далеко, автомобилем пятнадцатилетние племянники еще не обзавелись ввиду юного возраста, а дядюшка Соломон — муж тетушки — срочно укатил на несколько дней на своем подержаном «оппеле» в Тель-Авив навестить серьезно заболевшего приятеля.