— Почему же? — заинтересовался я.

Мама, видно примерно зная объяснение, вышла за чем-то в кухню.

— Не хотел баловать, — серьезно сказал отец. — Женщины как дети — избалуешь, потом всю жизнь потакать будешь.

То, что я узнал сегодня, могло бы потрясти кого угодно, но только не меня. Я просто изобразил на лице вежливое удивление. Конечно, хотелось бы узнать поподробнее, но не хотелось расспрашивать. Бывший одноклассник так был поражен одним названием института, где я учусь уже третий год, что выразить свое любопытство перипетиями известных в прошлом мне людей, я не счел возможным.

Ну что ж, каждому свое. Эта глупая Нинка ничего хуже придумать не могла, как выйти замуж за Левку и уехать с ним в маленькую восточную страну, где постоянно идет перманентная война, строить там светлое будущее. Будут там плодиться и размножаться, и в перерывах строить. Но Машка-то! Непорочная Маша тоже вышла замуж — за Гладиатора! Значит, не просто шуры-муры и тискания в раздевалке! Да, пока я не обзавелся своей подружкой, почему-то я больше вспоминал Машу, чем Нину. Наверно, я ее любил и не соврал, когда сказал ей об этом. А мне в тот момент казалось, что я вру, чтобы еще больше смутить или уязвить ее. А может быть, это было глупое школярское чувство, возбужденное сначала запахом духов, а потом видом ее обнаженной груди, еще не осознанное, но уже мучающее тяготение к женскому телу, открывшемуся мне наяву, а не в кино. Да что теперь вспоминать! Конечно, любил я все-таки Нину. Но понял это только сейчас. Придурок, даже ни разу не поцеловал ее. Если бы сейчас ее встретил, я бы. От воображенной картинки заныло внутри. О, черт, когда же я вылезу из детских штанишек? У меня же есть моя девушка, и мы делаем с ней всё, что полагается. А Нина — глупое детство. Улетело как пушинка с ладони. Я сжег свои дневники и покончил с глупостями. Теперь я другой.

На прощание я спросил у одноклассника:

— А ты чем занимаешься? Учишься?

— Да, в инъязе. Восточные языки. Вот, закончу, поеду куда-нибудь переводчиком. Может быть, Нину увижу. Хорошая была девчонка. — Он испытующе смотрел на меня.

— Ну ладно, пока, — сказал я. — Мне в другую сторону.

В последнее время я много думаю. Мне казалось, что я давно воздвиг пропасть между школьными годами и нынешним временем. На днях, идя домой из института, я сорвал у обочины тротуара одуванчик — белый пушистый шарик. Подержал за стебелек, не дыша, потом к-а-ак дунул! Невесомые парашютики разлетелись веером и растаяли в воздухе. Так и мои воспоминания. Но парашютики улетают навсегда, а воспоминания возвращаются. Я кое-что снова стал записывать. Но уже не беспокоюсь, что отец прочтет. Он уверен, что я стал взрослый и бросил детские глупости. Я, когда пишу, будто разговариваю с кем-то. И этот кто-то находчивее меня, и даже иногда подсказывает мне. В последнее время подсказывает, что можно бы съездить в одну маленькую восточную страну. Полюбоваться на пальмы и покупаться в море. Ну, не глупость ли?..

Сначала Нина глянет на меня очумелыми глазами, но потом-то. глянет другими! Конечно, я насильно отнимать ее у Левки не стану, она сама выберет. А после того, как «выберет», я сниму шляпу и — адью, мадам! Не хочу мешать вашему счастью! И грустно прочитаю: «Белеет парус одинокий в тумане моря голубом, что ищет он в стране далекой, что кинул он в краю родном?»

У Нины потекут слезы, но я этого уже не увижу, поскольку буду удаляться дальше и дальше.

Да-а. Вот намечтал-то глупостей. Но все-таки приятно думать, что вполне возможно все это проделать. Думаете, голубчики, что оставили меня в прошлом? Ну-ну.

…Одесса, мой солнечный город. Об Одессе поют те, кто в ней жил, и те, кто только когда-то, в незабвенные годы посетил ее, пусть даже совсем ненадолго. И даже маленькие, совсем незначительные происшествия, случившиеся там, почему-то хранятся в памяти долго. Такая вот аура у этого города, и какие города ни посети в жизни, и в каких ни живи сколько угодно лет, Одесса хранится в тебе, а почему, кто знает…

В Одессе можно не только жить, или посещать ее с туристической целью, в Одессе еще можно поступать в институт. Вернее, пытаться поступить. Хотя с равным успехом (или не равным — как повезет, или как карты выпадут) можно это же самое делать в своем, или в ближайшем к твоему захолустью, городе.

В незапамятные времена жаждущая высшего образования молодежь повадилась мотаться по Союзу — по крупным городам, конечно, и штурмовала приемные комиссии, то ли стремясь умотать подальше от родительских очей, то ли потому, что другой город всегда кажется краше и лучше собственного. Все куда-то рвались — ехать, ехать! Ну и Вика — чем она хуже, подалась из родных пенат, и подалась далеко — сначала из Тбилиси поездом до Батуми, потом из Батуми теплоходом по морю до Одессы. Нешуточное путешествие и недешевенькое. Но как откажешь единственной дочери, мама и не отказала. В долги влезла, но чадо отправила. Что делать — не пожелало чадо поступать в институт в славной столице Грузии. И то верно — русских факультетов раз-два и обчелся, конкурсы сумасшедшие, и ходят верные слухи — без взятки не суйся. Чадо неглупое, аттестат приличный, даст Бог, справится.

А что чадо не справилось, так то ж море виновато. Черное, чудное море. Хотя Вика и до своей поездки в Одессу море видела, и неоднократно. Куда поехать в мамин отпуск — на море! Куда отправить ребенка, т. е. Вику летом — в пионерлагерь на море! До моря езды — ночь в поезде, и утром, в шесть часов высунешься из вагона поверх оконной рамы, и трепет пронизывает от макушки до тапочек — вот оно, голубенькое, зелененькое, к горизонту темно-темно- синее море! Тихое, почти гладкое, колышется совсем рядом, в трех шагах от шпал, мелкие прозрачные, не волны — волнишки медленно набегают на пустынную гальку, и не терпится пробежаться босиком по мокрым камешкам, а поезд уносит, уносит, сворачивает в сторону, но все равно уже скоро море будет пред тобой, а ты перед ним, на целый месяц!

Вика море любила до безумия. Но она тогда не знала, что море морю рознь.

Теперь, волею судьбы, живя на побережье Средиземного, купаясь в нем, или просто с долей скепсиса и равнодушия наблюдая за подминающими под себя купальщиков волнами, она никак не может понять, почему это море, будто тоже красивое и тоже сине-зеленое, но не такое, совсем не такое, как Черное! И вода не такого вкуса, и совсем не пахнет оно морем, и песок не такой, и гальки нет. Хотя, если вспомнить, на гальке лежать было не слишком приятно, а встанешь — на спине розовые пятна: надавили камешки. Но что-то такое есть в том Черном море, что отличает его от Средиземного, или это всего лишь щемит ностальгическое воображение. И вот оно-то и уводит Вику от этих берегов — к другим, давно скрывшимися за всеми горизонтами.

Ах, Одесса, жемчужина у моря! Если бы Одесса не была у моря, она бы и «жемчужиной» не называлась. Запах моря, этот неописуемый запах, потому что его трудно описать словами, чувствуешь издалека, еще и моря самого не видно, оно где-то там, за домами и улицами и, чем ближе подходишь, запах острее, свежее — кажется, его не только вдыхаешь — заглатываешь, пропитываешься им, хочется бежать, лететь, чтобы увидеть скорей эту сверкающую синь и упасть в нее. Близость моря кладет отпечаток на всё и на всех, житель ли ты, или временный гость. Вика была временным гостем, гостем радостным и не обремененным заботами, напичканная романтическими мечтами от самого, еще по-детски гладкого лобика до новеньких дешевеньких босоножек. Она приехала из тьму-тараканной высокомерной республики поступать в метеорологический институт. Ну не в «пед» же — это добро и дома есть, а денег на взятку хоть в «пед», хоть в «мед» — нет, да и стыдное это дело — взятки давать. Россия взяток не берет, есть ум в голове — поступишь, а нет… Как это — нет!? Аэрозонды, метеорологические станции за Полярным кругом и, разумеется — удивительные исследования (интересно, чего — утренней и вечерней температуры воздуха?), и прочая и прочая романтическая дурь плавала в голове, пока Вика вместе с новой подружкой, приехавшей из Севастополя, плавала в море. Подружка Галя избытком романтики не мучалась, просто ее старший брат был метеорологом, и ей вздумалось основать династию. Морем она была сыта в своем Севастополе, но охотно присоединялась к Вике. Иногда Вику одолевали сомнения — люди-то, запоем зубрят, из палаток не вылезают. А! — отмахивалась Галя, — что выучено, то выучено, больше не влезет. Поступим, не бойся! Но пасаран!