— Две — это уже не с отдельным.

— На то, миленький, существуют вахты. Шучу, конечно. Ну, согрелся хоть?

— Как будто.

— Поешь теперь? Мне тебя покормить хочется.

Клавка повернулась ко мне. На столике у нее поднос стоял, накрытый салфеткой.

— Спасибо. Да мне-то не хочется.

— Ну, попозже. Просто ты перенервничал. Ну, а что ты хочешь? Выпить хочешь? Совсем захорошеешь?

— Это вот — да.

— Водки тебе? Или розового?

— У тебя и то и то есть?

— Зачем же Клавка живет на свете?

Я засмеялся. Я уже пьян был заранее.

— Налей розового.

Клавка быстро ввинтила штопор, бутылку зажала в коленях, чуть покривилась и выдернула пробку. Я смотрел, как она наливает в фужеры.

— Себе тоже полный.

— Конечно, полный. За то, что ты жив остался. Ну, дай я тебя поцелую. — Клавка ко мне нагнулась, голой рукой обняла за шею, поцеловала сильно и долго-долго. Даже задохнулась. — Ну, живи теперь. Меня хоть переживи.

Она смотрела, прикусив губы. И я себя снова чувствовал молодым и крепким, жизнь ко мне вернулась. Я уже пьян был по-настоящему — и вином, и теплом, и Клавкой.

— Клавка, тебе идти надо?

— Конечно, надо. Но ты ж меня дождешься?

— Дождусь.

— Не умри, пожалуйста. Не умрешь?

Она подошла к двери — без туфель, в чулках, — задвинула замок.

— Клавка, тебя же там хватятся.

— Ну, хватятся. Разве это важно?

— Что же важно, Клавка?

Она мне не ответила. А важно было — как женщина повернула голову. Ничего важнее на свете не было. Как она повернула голову и вынула сережки, положила на столик; как вскинула руки и посыпались шпильки, а она на них и не взглянула, и весь узел распался у нее по плечам; как она смотрела на иллюминатор и улыбалась — наверное, что-то еще там видела, кроме голубой воды, — как завернула руку за спину, а другой наклонила ночник, и как быстро сбросила с себя все на пол и переступила…

— Понравилась я тебе? Скажи…

Она ко мне прильнула, вытянулась, положила голову мне на плечо.

— Ты же знаешь.

— Но услышать-то — хочется! Сильно понравилась?

— Да.

— Ну вот, — она вздохнула. — Ты выпил, и Клавку еще получил, теперь тебе хорошо. Я знаю. За это мне все простится.

Все хорошо было, только вот плечо у меня дрожало. Намахался я с этими треклятыми шотландцами, черт бы их драл.

— Болит все? Какая ж я дура, с этой стороны легла. Надо бы с той. Нехорошо я устроилась?

— Ничего, так лучше… Клавка, за что тебя прокляли?

— Кто?

— Родители. Ты говорила тогда.

— Ну вот. Зачем ты сейчас про это?

— Скажи.

Она помолчала.

— Да я такая шалава была, теперь вспомнить страшно… Ну, я уж помирилась с ними. Это ты потому спросил, что я сказала: "Мне все простится"? Что ты еще хочешь про меня спросить?

— Про себя хочу. Когда же я тебе понравился?

Она ответила удивленно:

— Сразу! Ты разве не понял, что сразу? Как я только тебя увидела. Ты там сидел в углу с бичами, с каким-то еще торгашом, а я к тебе через всю залу шла и на тебя только и смотрела. Ты хороший сидел в курточке! Щедрый, и все тебе нипочем, лицо — такое светлое!

— Неправда, я злой был, как черт.

— Ну, ведь с пропащими сидел. Их же никто за людей не считает, Вовчика этого с Аскольдом. Все только и бегают они ко мне: то — "Клавка, покорми в долг", то — "Клавка, похмели, завтра в море идем, с аванса разочтемся". Про меня уже чего только не думают, а я их просто жалею. С ними-то будешь злой!.. А плохо, что ты меня не заметил. Я перед тобой и со скатерки чистой смела, и уж так, и так… А сказал бы ты мне тогда: "Поедем со мной, Клавка", тут же бы поехала, куда хочешь. Скинула б только передник.

Она смотрела в иллюминатор, улыбалась, глаза у нее блестели влажно. Я спросил:

— А дальше что было?

— Дальше-то?.. Может, не нужно?

— Теперь уж — все нужно.

— А дальше — ты меня перед этими пропащими позорил. Пригласил, за ушком поцеловал… Я-то — разоделась, марафет навела, в большом порядке пришла девочка! А ты, оказывается, специалистку свою ждал — ни по рыбе, ни по мясу… ты уж прости. А потом еще на Абрам-мыс ездил. Видела я уже — и ту, и другую, — да разве они меня лучше? Да никогда! И уж после того, как они тебе не отпустили, ни та, ни другая, ты ко мне являешься: "Клавочка, без тебя жить не могу!"

— Пьян же я был.

— Да уж хорош. Как собака. Я так и поняла: ты — это уже не ты. Мне даже как-то и не жалко было, когда они тебя били. Не убьют же, думаю, таких не убивают… Я уже потом спохватилась, как узнала от них, что ты в море ушел из-за этих денег. Я-то думала — проспишься, придешь за ними, и мы при этом поговорим хоть по-человечески. Ведь мы ж не говорили! Так я себя проклинала…

— Себя-то за что?

— Ну… наверно, любил же ты эту, специалистку. Не все так просто было. Я тоже нехорошо про нее говорю. Любил, да?

— Теперь не знаю.

— Это ты так не говори. Это ты и про меня когда-нибудь скажешь: "Не помню, хорошо ли мне было с Клавкой".

Я ее обнял.

— Не скажешь ты этого, — она засмеялась. — Ни за что не скажешь!

Я ее обнял сильнее.

— Подожди. Ну, подожди же, никуда я не денусь. И устал же ты.

Так сильно она меня обнимала — и уже не помнила про мое плечо, и себя не помнила. Как будто жизнью со мною делилась.

— Хорошие мы, — она сказала. — Хорошие друг для друга.

А потом:

— Ну, это ведь и не чудо, нам же не по шестнадцать. Нет, все-таки чудо.

И опять лежала — головой на моем плече, с закрытыми глазами, с полуоткрытым ртом. И так славно укачивало нас волною, когда она наплескивалась на стекло.

Кто-то к нам постучался тихонько. Вот уж действительно — как с другой планеты.

— Ох… — Клавка замотала головой и выругалась сквозь зубы. — Ну что поделаешь, открою.

— Ты что?

— Да это же Валечка. Твои постирушки принесла. Ну, какой ты у меня еще мальчик! Думаешь, она без романов тут живет? Не-ет, Валечка у нас не такая!

Она приоткрыла дверь. Валечка оттуда спросила:

— Все хорошо? — И засмеялась.

Клавка ей ответила чуть хрипло:

— Лучше не бывает. Спасибо тебе, Валечка.

— Да уж если на банкет не пошли…

— Ох, какой уж тут банкет. Свой у нас банкет. Спасибо тебе большое.

Клавка уже не вернулась ко мне, стала одеваться, подобрала все с полу.

Я спросил:

— Она тоже из-за меня не пошла?

— Ну что ты. Не все из-за тебя. Двое у ней тут встретились, в одном рейсе. Один бывший, другой теперешний. Гляди еще — там передерутся, на банкете. Лучше от беды подальше.

— Не растреплет она?

— Кто, Валечка? — Клавка рассмеялась, взъерошила мне волосы. Миленький, успокойся. Уже про то, что я тут с тобою, вся плавбаза знает. От киля, как говорят, до клотика. Что нам после этого — Валечка!

Я тоже засмеялся:

— Выходит — поженились мы с тобой?

— Да уж поженились…

Я помолчал и сказал:

— Я не просто спрашиваю, Клавка.

— О чем ты?

— Какими же мы отсюда выйдем? Как я завтра без тебя буду?

— Ой, вот уж про чего не надо. Я тебя умоляю! Таким же и будешь.

— Нет. Уже не смогу…

Я, наверное, права не имел говорить ей эти слова, мне ведь еще под суд было идти, — да неизвестно же, чем он кончится, этот суд, все же у меня какие-то оправдания были. По крайней мере, мы б хоть эти недели вместе прожили — до приговора, а там уже ей решать, стоит ли ждать меня. Нет, пожалуй, здесь решать, сейчас, — неужели б я ей не признался, скажи она только — «да»!

Клавка ко мне присела.

— Ну зачем это тебе в голову-то пришло? Вот взял и все испортил. Зачем, спрашивается? Ты подумай-ка, — еще и не началось у нас ничего, а уж все было испохаблено. Бедные мы с тобой! И что нам такого впереди светит? Ну, буду я тебе — моряцкая жена. Будешь ты уходить — на три с половиной месяца! А я тебя — до трапа провожать, в платочек сморкаться. Потом, значит, верность соблюдать, вот так сидеть и соблюдать. Песенки для тебя заказывать по радио. "Сеня, ты меня слышишь? Сейчас для тебя исполнят "С матросом танцует матрос". В кадры звонить — как мой-то там, не упал еще "по собственному желанию"?.. Потом встречать тебя, толпиться там, а в сумке уже маленькая лежит, чекушка — чтоб ты не закосил никуда, аванс бы не пропил. Вот так захмелю тебя и приведу домой, на кушетку, и полежим наконец-то рядом. Так вот для этого-то счастья все остальное было? Чем я тебе не угодила, что ты мне такой жизни пожелал!