— А я? — полюбопытствовала Манька.
Дьявол тяжело вздохнул.
— Жизнь в тебе теплиться едва-едва… Но ты не темница, ты в темнице…
Манька недовольно покосилась в сторону двух призрачных спутников: получалось, что в Сад-Утопию они въедут ее тяжелым трудом. Насколько же обидно это было! Не они первые от плохой жизни уходили в жизнь в облегченном варианте, исключительно ее помощью.
Вторая причина была более существенной. И это тоже никак не укладывалось ни в Манькиной голове, ни в Борзеевской: горы со времени безмолвствующих людей как бы наехали на пропасть, сдвинув стену на десять — пятнадцать сантиметров. И когда Дьявол обваливал скалы — а делал он это уж как получится, часть земли, которая была в их время, обваливалась тоже, и получалось, что ступить им вообще было некуда, в отличии от Борзеевича и Маньки, которым в настоящем было без разницы, ибо от временной петли они не зависели. Спутники их наступали на пустое место и катились вниз, потому что на самом деле были не там, а здесь. Взлететь вверх мог только человек с мечом из Проклятого города с шестой горы, а юноша с пятой летал из рук вон плохо, только с горы. Он виновато улыбался, и ждал, когда ступени буду готовы. Даже спали с учетом разницы в видении прошлого состояния земли и в настоящем, в котором они были, выбирая такие места, которые остались с того времени на месте, в основном пещеры и гроты. Или те спали на воздухе, а Манька и Борзеевич по-царски, если грот или пещера образовались по времени много позже существования людей из прошлого на земле.
Этот парадокс заставлял Маньку и Борзеевича искать место, где бы для пришлых людей была дорога. В принципе, она была, но местами полностью разрушенная. И тогда им опять приходилось убирать землю и камень, чтобы спутники могли достать ногами поверхность. Манька молилась с благодарностью всем богам, что гора не сдвинулась за несколько тысячелетий, разделявших ее и спутников во времени, на метр или больше. Теперь поднимались медленнее. Она долбила стену пропасти без устали, а Борзеевич помогал, используя сношенный до трех четвертей Манькин посох, который ему пришелся впору. Мозоли были, как бородавки, сил уходило столько, что к вечеру оба падали замертво, просыпаясь, когда солнце уже всходило полностью. В последнее время им даже поговорить времени не находилось — пожелание сна прерывалось на полуслове добрым погружением в сонное состояние, когда тени расползались в уме и начинали проникать во все видения — и тело порой договаривало такое, что никак к пожеланию отнести было нельзя.
Но внезапно случилось такое, о чем Манька и не мечтала.
На четвертую ночь от начала подъема на седьмую гору, она как обычно обирала рюкзак. Дьявол куда-то удалился по своим делам. Оба спутника ютились неподалеку, с любопытством разглядывая и Маньку, и Борзеевича, и тем, чем они занимались. Наверное, сравнивали их и себя, и вещи, которые они носили с собой. Борзеевич и Манька, естественно, сразу сникли. Что они могли им показать? Наверное, думали, в какой темный век попали — не было ни одной стоящей вещи, которая бы раскрыла содержание достижений настоящего времени, кроме пластиковой бутылки. И Манька чуть не проворонила Дьявольский кинжал, отложенный в сторону, которым перед тем срезали ветвь неугасимого полена.
Она уже выходила, когда юноша внезапно вырос перед нею, показывая назад. Манька обернулась. Человек прошел к кинжалу, нагнулся и дотронулся до него рукой и тут же отдернул, замерев с широко открытыми глазами. Потом снова поднес руку, вынул кинжал из ножен, рассматривая с восторгом, будто узнал его. Руны заиграли синим и оранжевым — и взгляд у него стал таким выразительным, что и Борзеевич догадался, что когда-то кинжал принадлежал и ему. Он вдруг весело ухмыльнулся, подобрал кинжал и, прослезившись, — воткнул его в сердце и повалился наземь…
Борзеевич бросился к нему, перепугавшись насмерть. Манька не сдвинулась с места.
— Выпендрежник! — процедила она сквозь зубы, собираясь уходить.
— Маня, ты в своем уме?! — схватил ее Борзеевич, потянув назад. Он был испуганным.
— Я тоже так умею, — спокойно сказала она, заметив, что человек уже открыл глаза и наблюдает за ними.
Юноша встал на глазах удивленного и растерянного Борзеевича, протягивая кинжал ей.
— Маня, не делай…
Договорить Борзеевич не успел.
— Убог человек, если пьет кровь брата! Умри вампир! — Манька гордо воткнула кинжал в свое сердце и руны заиграли, играя огнем от красного до черного. — Закон — яд Дьявола!
В сердце кто-то запричитал, но Маньке было не до него. Кинжал, как все Дьявольское, был во все времена, не имея временных ограничений. У огня неугасимого полена грелись все пятеро, живую воду пили так же, как пили бы люди из настоящего, и на крест крестов на Манькиной шее посматривали с любопытством, щупали и рассматривали со всех сторон.
Ей бы раньше догадаться…
Она безо всякого сомнения протянула Дьявольский кинжал своим спутникам, оставив Борзеевский вопрос "как?!" без ответа — она и сама не знала как… доставая из-за спины второй посох.
Дело пошло веселее. Сила у спутников была мужская, кинжал резал любой камень, как масло. Теперь они сами готовили себе подъемы. Маньке и Борзеевичу оставалось их поправить, сбивая снег и камни, которые могли завалить лестницу.
На седьмой горе — просто наваждение какое-то! — повторилась та же самая история.
Город стоял в целости и сохранности, но лишь до того часа, как они вышли за ворота. Похожий на первые два, Проклятый город встретил их воплями жителей, еще более жалостливыми, чем в двух первых городах. Но он был много мрачнее, сокровищ втрое больше, а отсутствующих домов не было вовсе.
Город словно утонул во тьме, освещаясь лишь ветвями неугасимого полена.
Фигуры людей внезапно вырастали перед ними, с ухмылками на лицах, ехидные и озлобленные. В каждом доме шел пир, люди разговаривали с гостями, которых с ними не было. Манька догадывалась, что это за гости, и не понимала, как, празднуя, можно одновременно молиться? Мольбы летели к ней и к спутникам со всех сторон, громкие и отчетливые, и даже Борзеевич затыкал уши, чтобы не слышать.
На лицах спутников был написан ужас.
Наверное, они вспоминали себя и сравнивали свои города с этим местом. Никого из них вопли жителей уже не трогали — город прошли быстро, будто его не существовало на свете.
Каменный человек в этом городе лампу не держал, она валялась неподалеку, а сам он лежал на земле лицом вниз.
— Он, наверное, умер, — сказала Манька, единственно задержавшись у изваяния из камня.
— Пройдем город, узнаем! — сказал Борзеевич, направляясь к задним воротам, которые вели из города.
Оба спутника тоже остановились у каменного гроба, одновременно побледнев и склонившись на колени. Дьявол поднял обоих, подталкивая в сторону выхода из города.
— И правильно, — сказал Борзеевич. — Раз попробовали, и будет им! Если умер, ему уже ничем не поможешь, а если жив, то придумаем потом, как помочь. А так, вдруг еще в сети уловят…
Манька оказалась права. Она замыкала колонну и вышла из города последней, дожидаясь его исчезновения у городских стен. Но город не рухнул, как обычно, он просто растаял, проваливаясь в свою тьму. А человек так и остался лежать в каменном саркофаге.
— Надо посмотреть, — сказала она, оглянувшись, и увидела, что и Дьявол, и Борзеевич, и оба спутника уже бегут к каменному саркофагу.
— Надо как-то разбить его! — испуганно вскрикнул Борзеевич, доставая нож и сковырнув от него. Но нож лишь слегка его поцарапал.
— Помоги мне, — попросила Манька, пытаясь перевернуть распростертую на земле скульптуру. Саркофаг оказался тяжелым, и будто прирос к камню. — Живую воду! Быстро! — приказала она, обнаружив у человека в саркофаге место, где должно было находиться ротовое отверстие. Она попробовала расчистить отверстие, но камень не поддавался.
