Так что же было на самом деле?

Мы, разумеется, не можем знать, о чем же конкретно происходили долгие и неоднократные беседы Адольфа Гитлера с его, как правило, подвыпившим отцом в течение немалых лет, предшествовавших смерти последнего.

Однако действия Адольфа Гитлера, предпринятые в период 1930–1933 годов в ответ на угрозы разоблачения преступного семейного прошлого его предков, о которых нам еще предстоит рассказать, однозначно свидетельствуют о том, что Адольф конкретно был посвящен в преступную деятельность Шикльгруберов, в частности — собственной бабки Марии Анны, и в мотивы смены его отцом, Алоизом, своей фамилии.

Насколько подробно Адольф был проинформирован и об остальном — это нам не известно, как не известно и то, совершили ли мы какие-либо возможные ошибки, излагая на предшествующих страницах версии основных пертурбаций, происходивших с этим семейством издавна и вплоть до конца XIX века.

Факт, на который мы должны будем обратить внимание, заключается в том, что Адольф был подробно проинформирован и о семейном оружии предков — о мышьяке и, надо полагать, практически обучен применению этого оружия. Но кем именно он был обучен — к этому нам еще предстоит возвращаться.

Алоиз же не только обучал сына, но и передал ему совершенно конкретную задачу, которую не сумел разрешить самостоятельно.

И то, как решал и решил эту задачу Адольф Гитлер, оставило гораздо более очевидные следы, нежели жизненные принципы, гипотетические полученные им от своего отца. Хотя сам Гитлер и постарался максимальным образом замести следы и этого дела.

В чем же оно заключалось?

В этом, очевидно, состоит очередная загадка, нуждающаяся в трезвом и непредвзятом анализе.

Здесь мы снова должны исходить из уже неоднократно повторявшейся характеристики, выданной Гитлером своему отцу: «Отец был очень упорен в достижении поставленных целей…» — она не очень-то противоречит процитированному выше некрологу.

Путеводной же звездой для нас вновь должен оказаться семейный клад, так и не доставшийся Алоизу Шикльгруберу-Гитлеру.

Многочисленные родственники Алоиза Гитлера в Шпитале, напоминаем, воображали, что именно он унаследовал финансы Иоганна Непомука. Сам Алоиз, конечно, прекрасно знал, что это было не так или почти полностью не так: он сумел выцыганить в прежние годы лишь только некоторую, заведомо не большую часть богатств дядюшки.

Вероятно, прошло еще несколько времени после его, дядюшки, смерти — недель, месяцев или даже лет, когда Алоиз окончательно пришел к выводу, что и никто другой не удостоился этих богатств — не возникло никаких видимых признаков такой возможности. Он же, конечно (как и остальные родственники!) был по-прежнему уверен, что Иоганн Непомук наверняка располагал этими богатствами при жизни — и даже лучше, чем большинство родственников мог представлять себе их масштабы.

Оставалась, таким образом, только одна практическая возможность: старый трактирщик и бывший контрабандист куда-то запрятал сокровища, а затем умер, так и не поделившись ни с кем тайной клада. Что о нем должен был думать вследствие этого Алоиз — теперь уже и неважно. Факт состоит в том, что Алоиз должен был теперь озаботиться поисками этого клада — как совершенно аналогичным образом озаботились и все книжные потенциальные наследники капитана Флинта.

Мысленно Алоиз, конечно, глубочайшим образом погрузился в это занятие — и достаточно серьезно должен был в этом преуспеть. Он должен был сообразить, что, с учетом преклонных лет Иоганна Непомука, тот должен был держать клад под рукой — и пользоваться им достаточно незаметно для окружающих. Для этих целей могли служить лишь внутренние помещения дома Иоганна Непомука (Шпиталь, № 36), скрытые от наблюдения возможных посторонних глаз.

В этом доме прошло детство самого Алоиза — и он знал его внутренности, как пять своих пальцев. С тех пор дом, конечно, частично модернизировался и менялась его обстановка, но Алоиз и позднее (после 1873 года) появлялся там, хотя и ненадолго, а также мог иметь о нем какую-то дополнительную информацию от собственной жены, Клары, которая, конечно, бывала в доме у деда в еще более поздние времена, поскольку ее собственные родители жили в соседнем доме (Шпиталь, № 37).

Мысленное обшаривание этих помещений должно было сделаться для Алоиза почти что навязчивой идеей — поскольку он определенным образом зашел в тупик относительно того, как же следует поступать дальше.

Алоиз не мог сам появиться в Шпитале и самолично заняться поиском спрятанных сокровищ, не посвящая в это местных жителей — отношения между ними сформировались совсем не такими, чтобы кто-либо позволил ему беспрепятственно шуровать на чужой территории, тем более — проделывать это незаметно.

Следовало, таким образом, делиться с ними вычисленным секретом, а этого Алоизу вовсе не хотелось.

С одной стороны, этих родственников было слишком много — и клад разделялся бы на множество кусков.

С другой стороны, Алоиза и вовсе могли оставить без добычи: намекни он только о возможном местонахождении спрятанных сокровищ, и нынешние хозяева дома (а мы в точности не знаем, кто именно из поименно известных наследников Иоганна Непомука поселился в этом доме после смерти трактирщика) вполне могли разобрать его по досточке, а потом вовсе не выделить Алоизу ничего из обнаруженного — хищность и этих потомков разбойников не вызывала никаких сомнений!

К тому же все-таки оставался риск, что расчеты неверны, и в действительности вообще ничего стоящего не обнаружится (как это, напоминаем, произошло в 1821 году с домом Шикльгруберов), а отношения с родственниками в результате тем более обострятся до крайности!

Эти неблагоприятные варианты значительно перевешивали гипотетически возможный конечный выигрыш, а потому о сокровищах лучше было пока помалкивать — это была ситуация, вполне аналогичная той, в какой очутился книжный Билли Бонс.

Но реальный Алоиз не собирался оставаться в ней до своего собственного конца!

Следующий возможный вариант состоял в засылке в Шпиталь подходящего лазутчика, способного более незаметно, чем сам Алоиз, действовать на тамошней территории.

Так же, возможно, напоминаем, рассуждал и Иоганн Непомук еще накануне 1842 года, подговаривая своего старшего брата внедриться на территорию Шикльгруберов.

Но кому можно было теперь доверить такое задание?

Алоиз, совершенно очевидно, прошел мимо варианта использовать свою жену Клару — и не открыл ей свои планы и проблемы.

В этом, возможно, оказалась его важнейшая жизненная ошибка. Он, очевидно, уже привык не замечать и недооценивать ее — и очень в этом заблуждался, к чему она, однако, повторяем, сама должна была предпринимать значительные усилия, предохраняя семью от излишних тревог и страстей. К тому же и она уже была чужой на шпитальской территории — и не известно, насколько эффективно смогла бы провернуть там тайные поиски.

Оставалось уповать на подраставших сыновей — они выглядели пока что достаточно невинно и не могли возбуждать значительных тревог и подозрений при появлении у шпитальских родственников — скажем, на каникулах.

Но со старшим из сыновей, Алоизом-младшим, у Алоиза-старшего, как известно, не сложились отношения. Вполне возможно, что этот мальчик раздражал отца уже тем, что изначально не слишком подходил для замысленной задачи: он приходился довольно дальним родственником шпитальцам и мог возбуждать их подозрения явной делегированностью его отцом.

Возможно, однако, что именно на Алоиза-младшего изначально и понадеялся его отец — уж больно все ловко складывалось в 1895 году: Алоиз-старший как раз теперь сумел выскочить на пенсию, не подрывая собственную общественную репутацию и материальное благополучие семьи, и мог непосредственно заняться руководством добычей клада, а Алоиз-младший как раз подходил к такому мальчишескому возрасту, когда по традициям, веками сложившимися в окрестностях Штронеса и Шпиталя, сыновей было принято приучать к началу преступной деятельности — как поступили в свое время и с Алоизом-старшим.