Много ниже, рассматривая действия самого Адольфа Гитлера, которому в конечном итоге достались семейные сокровища, мы постараемся оценить количественные масштабы этих последних.

Алоиз Шикльгрубер располагал в 1873 году совершенно иными фактами и соображениями, чем мы, но и он должен был прийти к выводу о значительных размерах сокровищ, вокруг которых велась жесточайшая и опаснейшая игра по меньшей мере с 1821 года. Ведь если Иоганн Непомук затеял столь фундаментальную преступную возню вокруг этих сокровищ Шикльгруберов, то наверняка это сулило ему выгоды, неизмеримо большие, чем приносила его собственная контрабандистская деятельность, которой он занимался всю свою жизнь, — это-то точно должен был понимать Алоиз!

И решение, принятое им, было однозначным: с помощью аналогичного шантажа самому завладеть этими сокровищами!

Для уточнения толкования мотивов Алоиза напомним, что предметом торговли между ним и шпитальскими преступниками наверняка стали, кроме всего остального, обстоятельства гибели его собственной матери, а также, возможно, его деда и его отца, — это позволяет четче понимать его моральную позицию.

Преобладание у него мотива мести этим вовсе не исключается, а может быть даже и подчеркивается: Алоиз старался ударить по самому больному месту, стремясь унизить и разорить своих обидчиков. Граф Монте-Кристо, напомним, также выбирал разнообразные и наиболее подходящие к конкретным личным обстоятельствам способы осуществления мести.

Никто никогда не сообщал, прочитал ли Алоиз Шикльгрубер хоть одну книгу в своей жизни, но если он прочел именно одну, то рискнем предположить, что это и был «Граф Монте-Кристо»!

По крайней мере все реальные проблемы, какие Алоиз осознавал в своей практической жизни и пытался лихо разрешать, не выходили за границы круга мыслей и забот, переживаемых героями этого бестселлера XIX века, абсолютно ничтожного для любого интеллектуального и образованного человека!

Его сын, ярый поклонник Карла Мая и его главного героя — Виннету, Вождя Апачей,[331] не слишком далеко ушел в этом отношении от собственного отца в течение всей своей долгой жизни и карьеры — об этом тоже не нужно забывать!

На таком-то уровне Алоиз и принялся решать все последующие задачи, поставленные им перед собой.

При этом блеск сокровищ, засиявших перед взором его воображения, все прочнее заслонял от него все иные аспекты игры, которую годами вели его предки и в которую он теперь решительно вторгался.

Это был, несомненно, поворотный пункт его судьбы: порвав в юности с откровенно преступным прошлым, он сделался с тех пор обычным в целом государственным служакой, хотя и не чуждым коррупции и стяжательства — подобно большинству мало-мальски сообразительных чиновников во всех странах и во все времена; теперь же ему, отвергшему законные пути преследования обидчиков его предков и его самого, предстояло сравняться с этими изгоями и самому оказаться настоящим, полноценным преступником.

Это, заметим попутно, помогло бы ему затем и избавиться от шантажа со стороны жены и тестя — даже изгнание со службы уже не могло бы играть решающей роли для фактически разбогатевшего человека. Помимо этого, в его планах были и иные соображения, продиктованные его сложными личными обстоятельствами, о которых мы расскажем чуть ниже.

Информация, предназначенная для шантажа его шпитальских родственников, которую мог собрать Алоиз к 1873 году, должна была составить солидное досье. Вновь, таким образом, возникала ситуация, еще более точно соответствующая известной схеме: Остап Бендер — Корейко.

С этим-то досье в руках Алоиз и свалился на голову позабывшим о нем родственничкам.

Теперь, в 1873 году, Алоиз постарался извлечь все преимущества, которые обеспечивались его принадлежностью к государственной службе: если в 1853 году он, будучи мальчишкой без роду — без племени, вынужден был спасаться от угрозы, возникшей из одного только факта его контактов с таможенными служащими, то теперь он явился все к тем же родственникам, сам облаченный в форму таможенника и защищенный всею силою стоявшего за ним государства.

Успехи этого демарша 1873 года оказались, однако, весьма относительными, по меньшей мере — не очень заметными.

Явление Алоиза Шикльгрубера в Шпиталь должно было, конечно, вызвать всеобщий переполох — и едва ли кого-нибудь сильно обрадовать. Скорее наоборот: кое-кто из тех, кому он, как мы полагаем, был обязан сохранением жизни в 1853 году, должен был бы призадуматься о том, так ли уж был прав в свое время. Зато Иоганн Непомук должен был торжествовать: все теперь убедились, какую же змею они согрели на своей груди!

Едва ли случайным совпадением с этими событиями оказалась кончина супруги Иоганна Непомука — Евы Марии, происшедшая 30 декабря 1873 года уже на 82 году жизни; старушку, скорее всего, доконали домашние треволнения, вызванные воскрешением из небытия давно сгинувшего воспитанника. Ниже, однако, мы позволим себе и более зловещее предположение относительно возможной подоплеки этой кончины, в принципе выглядящей вполне естественно и не вызывающей никаких подозрений.

При всем таком фуроре, тем не менее, ничего особо существенного Алоиз вроде бы поначалу не добился. Несомненно, его внимательно выслушали, приняли к сведению суть выдвинутых обвинений и высказанных претензий, но не спешили полностью соглашаться с ним.

Поскольку сразу стало очевидным, что Алоиз не готов немедленно передавать обличения в законные судебные инстанции, то можно было поторговаться — и в результате практически воссоздалась ситуация, созданная ранее похищением самого Алоиза в 1842 году — стороны заняли определенные позиции и не слишком форсировали события.

Очевидно, что Иоганн Непомук не счел аргументы Алоиза достаточно исчерпывающими для того, чтобы немедленно принять все его претензии.

В то же время нельзя было и отвергать их целиком: Алоиз, убедившийся в бесполезности собственного демарша, провоцировался бы тем самым и на соблазн придать собранным уликам законный ход, а это никак не могло быть желательным исходом для шпитальской мафии:

как заметил почти по аналогичному поводу один из лирических героев Пушкина!

К тому же и притязания Алоиза имели, разумеется, достаточно обоснованный морально характер.

С одной стороны, к нему теперь не могло быть уже никаких претензий со стороны семейной мафии, обвинявшей его в предательстве: никаких практических последствий, повторяем, этого мнимого предательства так и не возникло. Наоборот, теперь Алоиз мог совершенно основательно выдвинуть встречное обвинение в клевете.

Но и тут, заметим, Иоганну Непомуку оказывалось опять легко выйти сухим из воды, обвинив в ажиотаже, создавшемся в 1853 году, своего брата Георга — ныне покойного. Наверняка так он и поступил!

С другой стороны, разбойники и контрабандисты свято соблюдали принципы частной собственности (лишь изредка подвергаемой перераспределению не совсем законным путем), а потому Алоиз, фактически лишенный наследства, вполне мог претендовать на что-то, что ему должно было достаться и от покойного деда, Иоганнеса Шиккельгрубера, и от покойной матери, и, возможно, от собственного отца — только вот не совсем было ясно, кто же являлся последним.

Сила Иоганна Непомука, однако, состояла в том, что ничего конкретного Алоиз не мог знать о количественных размерах наследства, на которое мог претендовать. Не мог он, вероятно, знать и того, что какие-то определенные сведения он мог бы получить от служителей Церкви — на это его никак не могли наводить никакие данные, которые он мог извлечь из доступных ему служебных архивов.