Автор этих строк затратил немало усилий для того, чтобы вообразить себе картину этого преступления.

Сразу стрелять при таких условиях было невозможно: если не туда попадешь, целясь в еще подвижного человека, — сорвешь версию самоубийства; если не прижмешь дуло плотно к телу — раздастся слышный звук выстрела! Следовательно, Гели была сначала удушена, причем не за шею (гарантировать то, что следы на шее не разглядели бы на следующий день слуги и полиция, было невозможно!), а путем затыкания ей носа и рта — при этом она и не пикнула! Но как с этим мог управиться один человек, обеспечив полную бесшумность всего этого?

Поэтому нами рассматривался даже вариант убийства вдвоем (Гитлер напару с Хоффманом), но в этом случае маршировка по квартире целых двух «призраков» стала бы уже перебором; тут не прибавилось бы бесшумности и скрытности, а резко убавилось!

Стало ясно, что Гитлер должен был применить специфическое и обычно применяемое в таких случаях техническое средство: кусок ткани или кляп, пропитанный хлороформом. Именно так, например, агенты ОГПУ похищали эмигранта генерала А.П. Кутепова 26 января 1930 года прямо на парижской улице; до Москвы его так и не довезли — он умер от передозировки наркоза, случайной или преднамеренной; там была возможна очень сложная политическая комбинация!

Для приготовления такого оружия Гитлеру и понадобилось уединиться в своей комнате после ухода Хоффмана. Фляжку или иной сосуд из-под хлороформа он должен был унести в кармане.

Заранее положить пистолет в другой карман он мог бы хоть за полдня до этого, хотя и это было лучше делать в последний момент: Анни Винтер или еще кто-нибудь могли заметить отсутствие пистолета на обычном месте!

Проносить в коридоре приготовленный сверток нужно было аккуратно, чтобы не наследить запахом, а войдя в комнату Гели и заперев дверь, развернуть его и действовать стремительно.

Гели, вероятно, сидела за столом спиной к двери и писала письмо. Она не должна была сильно удивиться появлению дяди на прощание перед его отъездом и не успела испугаться. Что-то, возможно, он негромко ей сказал — этого уже нельзя было услышать за дверьми и за стенами. Нападение со спины было совершенно неожиданным, и невозможно было сопротивляться, когда рот и нос уже оказались зажаты рукой — с тряпкой, пропитанной хлороформом!

Вероятно, и тело обмякшей жертвы было опущено Гитлером вниз мягко и аккуратно; то же, что слышала Мария Рейхерт, и было выстрелом: спустя некоторое время донесся легкий шум из комнаты Раубал, как будто что-то упало на пол — это вполне мог быть звук приглушенного выстрела!

Прежде чем его производить, жертву нужно было додушить насмерть, продолжая затыкать ей рот и нос. Вероятно, Гитлер прижал еще дергавшуюся племянницу лицом к полу, навалившись на нее всем телом — и в такой позе окончательно додушил. Получилось почти сексуальное убийство, с таким удовольствием регулярно разыгрываемое им перед тысячами митинговых слушателей!

Потом нужно было постараться точно выстрелить, плотно прижав дуло к телу — но не получилось попасть в сердце! Это было физически нелегко: одной рукой приподнимать труп с пола, другой — точно и аккуратно стрелять!

Теперь нужно было окончательно убедиться в отсутствии у Гели пульса и дыхания, оглядеть положение всех предметов в комнате — и устранить малейшие признаки происшедшей борьбы, насколько это было вообще возможно. Невредно было и дополнительно прижать убитую носом и щеками к полу — чтобы частично сгладить следы от пальцев, оставшиеся на ее лице.

Вероятно, он постарался и бесшумно распахнуть окно — на одну-две минуты, чтобы отдышаться самому и значительно снизить запах хлороформа и пороховых газов при последующем выходе в коридор. Затем прикрыл окно, оставляя щель; для этого в немецких домах используется специальная задвижка.

Перчатки должны были быть надеты заранее — они спасали кожу от химиката, да и душить в них было сподручнее!

Сами по себе отпечатки пальцев Гитлера в этой комнате ни о чем не говорили, но вот на замке, на дверных и оконных ручках и на теле убитой их не должно было оставаться. Перчатки были необходимы и для того, чтобы предстать через минуту перед спутниками по путешествию: на руках вполне могли остаться синяки от ее ударов, царапины от ногтей или следы от зубов! Что-то из этого могло оказаться и на других частях его тела.

Перед выходом из комнаты следовало прислушаться, нет ли кого в коридоре, затем по возможности бесшумно открыть замок и раскрыть дверь — и оглядеться вокруг.

Если бы кто-нибудь увидел Гитлера, выходящего из комнаты Гели, то убийца, говоря при этом что-нибудь вслух якобы живой племяннице, мог повернуть назад — и снова должен был возобновил попытку уйти еще через две-три минуты. При этом он по-прежнему не вызвал бы никаких подозрений — даже и в случае смерти, отрывшейся на следующий день — самоубийство могло ведь произойти позднее того, как его видели; это бы только внесло некоторые изменения в показания различных людей, вовсе не потребовав их предварительного преступного сговора! Гитлер мог бы и что-нибудь раздраженно сказать непрошенному соглядатаю, вынудив его (или ее) ретироваться.

Убедившись, что в коридоре никого нет, он должен был окончательно выйти из комнаты, бесшумно заперев при этом дверь описанным выше способом — с помощью отвертки или линейки. Вот это был единственный момент во всей операции, когда Гитлер должен был рисковать вести себя нестандартным образом на виду у возможных свидетелей, вызывая их удивление. Но и это дело требовало лишь нескольких секунд, возможно — всего двух-трех, как заранее потренироваться! Он должен был бы и стараться прикрыть своим телом то, что он делал с замком, если бы кто-нибудь внезапно возник с какого-либо бока или из-за спины.

Затем, следуя по коридору к выходу из квартиры, он уже снова ни у кого не мог вызвать никаких подозрений. Скорее всего, никто его так и не увидел.

А вот открывать и закрывать квартирную дверь ему следовало совершенно естественно, а не скрытно: вполне разумно, что кто-то мог принять шум, произведенный Гитлером, уходящим из квартиры, за уход его племянницы. Об этом бы поговорили (может быть — и поговорили!), но ломать дверь ее комнаты тем более не возникало никакого резона! Труп в комнате за его спиной должен был вызвать подозрения лишь на следующий день — как это и произошло.

Прошедшее время до появления полиции (порядка двадцати часов) ликвидировало значительную часть улик — с неумышленным участием тех же слуг, прибиравшихся по всей квартире, кроме запертой комнаты. Запах хлороформа должен был улетучиться без следа при неприкрытом плотно окне. Другие улики были нивелированы нажимом высокого начальства, парализовавшего деятельность полицейских функционеров. А ведь, наверное, какие-то повреждения были на теле Гели и еще — помимо огнестрельной раны и следов на лице!

Ждущие внизу Хоффман и Шрек не должны были обеспокоиться задержкой шефа, да он им что-то исчерпывающее и объяснил по этому поводу.

Улики на одежде Гитлера (включая все-таки возможные, хотя и необильные брызги крови) можно было ликвидировать в номере отеля в Нюрнберге, да их затем никто и не искал. Тело самого Гитлера также никто не подвергал осмотру.

Заметим, однако, что на глаза самой внимательной и заинтересованной наблюдательнице — своей сестре Ангеле, матери погибшей, он рискнул появиться, если не считать возможных мимолетных встреч (которых, вероятно, и не было), не раньше чем через десять дней после убийства.

Спутников Гитлера ни о чем не допрашивали. Лишь после войны Хоффман рассказывал, как его и Гитлера провожала Гели; тогда его уже никто не стал уличать в лжесвидетельстве!

Слуг не допрашивали о деталях их впечатлений и наблюдений — и не сравнивали хронометраж и последовательность этих деталей; а ведь это могло выявить перемещение «призрака» по квартире и его выход к машине!

Все было шито-крыто, хотя, очевидно, это было вовсе не идеальное убийство, и раскрытие его не должно было бы составить особых трудностей для полиции. Но, увы: с начальством не поспоришь!