Отметим и то, что мертвая лежала лицом, а следовательно — и входным отверстием пули вниз, хотя и о последнем нет прямых сведений; можно даже предположить при таких протоколах, что самоубийца или шалунья стреляла в себя со спины!

Но при входном отверстии пули, обращенном вниз, при длиннейшем канале следования пули внутри тела сквозь множество кровеносных сосудов (сверху — с шеи, повторяем, плеча или груди — сквозь легкое и до левого бедра), при продолжавшем работать сердце, не задетом пулей, кровь должна была выкачиваться наружу — и через пулевое отверстие, и через носоглотку (жертва ведь продолжала дышать, пока, якобы, не задохнулась от внутреннего кровоизлияния!). В результате лицо и верхняя часть туловища жертвы должны были бы лежать в изрядной луже крови, но о крови никто вообще не произнес и не написал ни слова!

Таким образом, становится наиболее реальным предположение, что жертва сначала умерла (от удушения), а уже затем в ее тело был произведен выстрел!

Естественно, что из мертвого тела с неработающим сердцем могло вообще не вытечь почти ни капли крови, как это, судя по описаниям, и имело место быть!

Теперь картина преступления становится абсолютно ясной.

Преступление было, конечно, задумано заранее: импровизация в таких делах к добру не приводит.

И ни о каком тайном возвращении Гитлера в мюнхенскую квартиру и об убийстве в припадке ярости речи идти не может: само по себе тайное возвращение откуда-то издалека и убийство в припадке ярости по сути исключают друг друга — или одно, или другое!

Такое убийство могли совершить только сам Адольф Гитлер или убийца-актер, играющий роль Адольфа Гитлера, поскольку на вспомогательных этапах операции лишь один Адольф Гитлер мог просто и свободно перемещался по квартире, в которой был хозяином: любой посторонний, увиденный или услышанный в такой ситуации слугами, вызвал бы острейшие подозрения.

Но никто на свете не справился бы с ролью Адольфа Гитлера лучше него самого!

Как нам представляется, дело началось издалека и задолго. Ниже мы постараемся обосновать, что мотив для убийства созрел еще в августе 1931 года — и это никак не было связано с мимолетным романом с «Мицци».

Сначала убийство было задумано, затем племянница была приглашена приехать в Мюнхен. Приехала она, напоминаем, 16 сентября — в результате настойчивых уговоров дядюшки; иначе все могло сорваться и отложиться на неопределенный срок: далее Гитлеру маячили поездка в Гамбург и другие важнейшие дела. Где-то в это же время был подстроен и предлог для поездки, назначенной на 18 сентября — и об этом оповещены все обитатели мюнхенской квартиры, да и все приближенные Гитлера вообще. Повод для поездки должен был быть простым и обыденным — и не требовал торжественных проводов всей домашней челядью.

Утром в день отъезда нужно было спровоцировать племянницу на скандал, который бы оправдывал ее самоубийство в глазах окружающих. Это, заметим, удалось настолько, что действует по сей день. Не поверила в это лишь мать убитой — и терялась с тех пор в догадках о сути происшедшего.

Далее все шло также по плану. Слуги подготовили имущество хозяина в дорогу. В согласованное время фотограф подъехал на машине к подъезду и зашел доложить, что транспорт подан. Шофер остался внизу или тоже поднялся, чтобы принять участие (как и кто-то из квартирных слуг) в погрузке багажа — путешествие предполагалось не на один день. При этом все немного пошумели и посуетились, все остающиеся уверились в том, что Гитлер с Хоффманом сейчас уезжают, и произошло общее прощание: безо всяких особых процедур — как обычно.

Суета завершилась — и слуги вернулись к своим домашним делам. А хозяин мог еще задержаться на минутку вместе с Хоффманом в собственной комнате (он сам себе был хозяином!) — пока слуги не разбредутся по углам. Затем он мог выпустить Хоффмана сначала из своей комнаты, потом из квартиры — и все, кто мог, услышали, что они ушли. Хоффману Гитлер мог объяснить, что хочет еще пару слов сказать обидевшейся племяннице (Хоффман и сам мог убедиться, что она была обижена) — и задержался. Но он мог Хоффману и что угодно другое сказать — он был хозяином и по отношению к Хоффману. Тот ушел, квартирная дверь захлопнулась за ним, а Гитлер повернул назад — к своей комнате.

С этого момента в квартире как бы действовал призрак — единый в двух лицах. Все слуги, которые могли бы его увидеть, увидели бы натурального живого Гитлера — и нисколько бы не удивились, отметив лишь для себя, что хозяин почему-то еще задержался в квартире; в этом не было ничего подозрительного. Хоффман, которого позднее спросили бы об этом, подтвердил бы: да, Гитлер задержался.

Все слуги, которые могли только слышать перемещения этого призрака, были уверены, что Гитлер уже ушел; следовательно, по квартире перемещалась невидимая ими (безо всякой мистики!) Гели Раубаль — больше ведь было некому!

Гитлер, выпроводив Хоффмана, зашел в свою комнату и закрыл дверь: ему нужно было вооружиться орудиями для убийства — и никто из коридора не должен был по случайности увидеть его в этот момент.

Затем он проследовал в комнату Гели.

Анни Винтер, слышавшая все это, приняла шаги Гитлера, шедшего и по направлению к собственной комнате, и снова, после паузы, уже по направлению к комнате Гели быстро и на цыпочках, за шаги Гели — и позднее интерпретировала эти звуки таким образом, что Гели зашла в комнату Гитлера, забрала пистолет и проследовала к себе.

Анни, правда, утверждает, что видела Гели. Понятно, что Анни видела Гели в середине того дня, но вот до отъезда Гитлера или после — уточняющего вопроса ей не задавалось. После же того, как квартирная дверь захлопнулась, как очевидно полагала и Анни, за Гитлером, перемещаться по коридору могла только Гели — больше, повторяем, было некому! Но та же Анни, которая не видела и не могла слышать никакого пистолета, который Гели должна была бы нести в руках, и не утверждает этого, а только предполагает! Все прочие высказывания Анни свидетельствуют о том, что граница между ее достоверными впечатлениями и ее фантазиями не отличалась уверенной четкостью!

Заметим и то, что Анни, скорее всего, была заметно удивлена наличием пистолета Гитлера в комнате Гели, и ее главной задачей было даже не обмануть полицию, а объяснить себе самой то, чего она не понимала: вот и пришлось ей явно домысливать собственные впечатления, чтобы разобраться в них.

Заметим, что полиция не задала и такой естественный вопрос: а где обычно пребывал этот пистолет во время поездок Гитлера? Имеющиеся свидетельства о том, что путешествовавший Гитлер не расставался с пистолетом, не слишком многочисленны и относятся к различным годам его жизни после Первой Мировой войны — у Гитлера не было привычки беспричинно демонстрировать пистолет окружающим; вот о его знаменитой плетке из бегемотовой кожи пишут буквально все, сопровождавшие Гитлера в автомобильных поездках или видевшие его на прогулках с собаками. Так что где же должен был бы находиться пистолет при обычных обстоятельствах — совершенно неизвестно.

То, как Гитлер вошел в комнату Гели, слышала и Мария Рейхерт. Она, к тому же, услышала, что дверь в комнату заперлась: Гитлер, естественно, должен был постараться принять меры к тому, чтобы кто-нибудь, услышав подозрительные шумы (заранее их возможность нельзя было исключить!), не зашел бы и не застал его в самый момент убийства — и замок был защелкнут.

Затем Мария Рейхерт слышала сам акт убийства, но не поняла этого и не испытала никакой тревоги.

Удивительным является то, каким образом Гитлеру почти без шума и сопротивления удалось справиться со здоровой 23-летней девицей-спортсменкой.

Конечно, сам он к этому времени был вовсе не инвалидом: ему было 42 года, он еще не вегетарианствовал, с удовольствием слонялся по горам и энергично играл с собаками. Тем не менее, планируя такое преступление, невозможно было не учитывать отчаянного сопротивления молодой здоровой женщины, вдруг понявшей, что ее убивают! Уж закричать-то она вполне могла бы — и на слуг затем надежда была бы небольшой: своя рубашка, как говорится, ближе к телу: уж на анонимную-то информацию прессе кто-нибудь из них не поскупился бы — за приличный гонорар!