— Он никогда нам не простит, если при въезде в город мы разрешим ему спать, будто малому ребенку, — сказал он, и Мэри отметила теплоту в его голосе.

Мальчик проснулся мгновенно и подхватил поводья с таким видом, точно всего минуту назад отдал их хозяину, и принялся щелкать языком, понукая лошадей, размахивать кнутом, которым он уже управлялся точно заправский кучер. Он громко окликал мальчишек и конюхов из гостиницы «Оружие Грэхемов» и весьма шумно, привлекая всеобщее внимание, въехал во двор.

Был девятый час вечера, они все изрядно устали. Хоуп занял лучшие комнаты в гостинице, и пока Мэри распаковывала вещи — он сообщил ей, что они остановятся на два или три дня в ожидании писем, в которых будут согласованы последние договоренности, — он написал Ньютону.

Он откладывал это занятие уже неделю, и даже теперь, после всех ночей, проведенных с Мэри, писать ему было крайне тяжело. Однако же усилием воли Хоуп в конце концов заставил себя сочинить краткое послание, в котором он просто объяснял, что женился на женщине, которую любит, что желал бы прожить с ней весь остаток жизни, и выражал надежду, что Ньютон понимает его поступок, и потому он остановится в гостинице «Оружие Грэхемов», ожидая ответа, дабы к обоюдному удовлетворению уладить все их совместные дела.

Закончив письмо, он франкировал его: «А. Хоуп: свободно от оплаты», и позвонил, вызвав горничную — миниатюрную юную черноволосую кокетку с круглыми глазами и вкрадчивыми манерами. Да, уж она-то понимает, что такое важное письмо необходимо отправить немедленно, рано поутру, и это все, сэр? Да. Сам он, игривым тоном сказал он ей, и его жена завтра встанут поздно после такого долгого и тяжелого путешествия. На что она, как и следовало ожидать, заговорщицки захихикала. Он дал ей шесть пенсов.

Он слышал шаги Мэри в соседней комнате, однако письмо взвинтило ему нервы. Хоуп нисколько не лгал себе: он получил то, что хотел, и он жизни не пожалеет, чтобы удержать свое счастье. Он и Ньютону написал истинную правду — еще до вчерашнего дня он и думать не смел, что способен на подобное. А теперь он обязан сказать правду и Мэри.

В их спальне горели свечи. Она стояла у постели, обнаженная, с волосами, рассыпавшимися по спине до самых бедер, словно Венера Боттичелли.

Джордж Вуд рассчитывал задержаться в Баттермире на пару или тройку дней. Однако событие, свидетелем и даже участником которого он стал, представлялось ему столь важным, а роль глашатая настолько значимой, что, забыв о рыбалке, он без малейших колебаний оседлал лошадь на следующее после свадьбы утро (как назло, очень подходящее для ловли форели), щедро заплатил хозяйке за постой и к полудню вернулся в Кесвик, неся с собой потрясающую новость.

К середине дня все подробности — зачастую весьма преувеличенные — стали известны всему городку, и Вуд без устали пересказывал их каждому, кто под каким-либо предлогом заглядывал к нему в гостиницу «Голова королевы». Женщин интересовали наряды, блюда свадебного обеда и свадебное путешествие; мужчины расспрашивали, как выглядел жених, и по какой такой причине он так поступил, и присутствовали ли на свадьбе его старший брат или кто-нибудь из его ближайших родственников или близких друзей. Некоторые женщины буквально изводили несчастного Вуда, ведь он не в состоянии был припомнить цвет дамской шляпки или то, каким образом были уложены знаменитые волосы Мэри; мужчины же недвусмысленно давали понять, что вернутся чуть позже и уж тогда, за выпивкой, постараются как следует до всего докопаться.

Полковнику Муру выпала обязанность сообщить новость жене и Амариллис. Он хорошо знал, какой удар нанесет им, ведь еще вчера вечером из Манчестера прибыл портной и обе женщины намеревались весь день провести в заточении, колдуя над булавками и выкройками.

Мур узнал о свадьбе от мистера Джорджа Ботта, сборщика и распространителя всех местных слухов, человека, чья информация о городских делах была настолько полной, что он мог заменить собой целую газету. И все-таки даже слова мистера Ботта не убедили его до конца, и Мур едва не бегом устремился к гостинице «Голова королевы», где Вуда в буквальном смысле осаждала толпа любопытных.

Местные жители ликовали: Мэри была всеобщей любимицей, их девочкой, хорошо воспитанной, никогда не задиравшей носа, да к тому же воспеваемой известными поэтами. То, что она покорила сердце такого прекрасного и великодушного человека — а в этом, к вящему раздражению полковника Мура, сходились все, — просто чудо для самой Мэри, а поскольку все они были близко связаны, то и для них самих. Мур поманил Вуда пальцем, отзывая в сторону, и выудил из трактирщика необходимое ему признание.

Выйдя обратно на улицу, он почувствовал, что задыхается. Он окольным путем проследовал к озеру и, убедившись в том, что остался один, набрал полные легкие воздуха и с шумом выдохнул, преисполненный мстительного удовольствия. Его подозрения подтвердились! Он был прав! Сознание этого переполняло его, заставляя содрогаться. Он был прав! Хоупа стоило подозревать. Ему, Муру, подсказывал это инстинкт, который не подводил его еще со времен военной службы. Эта недостойная мужчины, льстивая манера речи, это красноречие, совершенно нехарактерное для старого солдата, эта какая-то женская насмешливость и странное раболепие в его беспрерывных комплиментах — все, что так раздражало его и о чем он так долго вынужден был молчать, теперь взорвалось настоящим залпом ничем не сдерживаемого возмущения. Через несколько минут его мысли перекинулись на жену и воспитанницу, которые станут страдать от подобной подлости и лживости.

Затем он вспомнил, что у него на руках оказалась записка Хоупа с чеком на тридцать фунтов для мистера Крампа, которого он так и не встретил, и, возможно, того и на свете не существовало! В нетерпении он быстрым шагом пустился обратно. Он переведет чек сегодня днем. Он также напишет графу Хоуптону, если не ради того, чтобы сделать ему выговор за слабости его брата, то, по крайней мере, чтобы привлечь внимание к тому горю, которое его младший брат причинил молодой женщине, чьи родители умерли, когда она была трагически… и так далее. Мур подумал, что сделать это следует, только достаточно успокоившись. Он даже пожалел, что у него нет личного секретаря, которому бы он смог надиктовать все те возмущенные фразы, что переполняли его, когда он подпрыгивающей походкой вошел в дом и бросился вверх по лестнице в гостиную жены. При этом он не только не испытывал ни малейшей неловкости, но, напротив, даже почувствовал облегчение, застав в комнате Амариллис, миссис Мур, портного с малорослым подмастерьем и двух горничных. Булавки зажаты в зубах, всюду зеркала, загромождающие комнату, по всему полу отрезы ткани, кружева и оборки, наспех сделанные наброски и в центре Амариллис, точно статуя, вся в складках ткани и ликующая.

— Дамы, — приветствовал жену и подопечную полковник Мур, глубоко уверенный в правильности своего военного плана, и добавил: — Я должен попросить всех, кроме моей жены и мисс д'Арси, удалиться.

Какое-то мгновение понадобилось, чтобы возмущенные возгласы обеих поименованных дам застряли в горле, когда им удалось как следует рассмотреть выражение лица полковника Мура.

Амариллис немедленно связала это с собой, зная прекрасно, что, какой бы новость ни была, ничего хорошего ей ждать не приходится. Она заставила себя отложить в сторону лекала и отрезы ткани и любезно проводила из комнаты горничных и портных, которые едва ли не столкнулись в дверях и гадали, то ли это глобальная эвакуация, то ли незначительное отступление. Когда они все вышли, она остановилась (миссис Мур продолжала сидеть), держась за спинку стула и повернувшись к своему опекуну:

— Итак?

— Он женился, — сказал Мур, и помимо его воли эти слова прозвучали жестко, даже насмешливо. Амариллис отшатнулась, словно от удара хлыстом по лицу.

— Когда вы узнали об этом?

— Джордж Вуд рассказал мне. Это стало сенсацией для всего города.