Судебное слушание освещалось в печати самым детальным образом, однако «Карлайл джорнел» публиковала самые длинные и подробные статьи. Выдержки именно из этих статей более всего цитировались.
В десять тридцать утра в понедельник, пятнадцатого августа 1803 года Джона Хэтфилда доставили из карлайлской тюрьмы в здание муниципалитета для судебного слушания. Его сопровождал тюремщик мистер Кемпбелл и целый эскорт из числа йоменов[55]. Толпы народа на улицах были столь велики, что ему пришлось предоставить почтовую карету. По всем улицам его сопровождали аплодисменты, и ему с большим трудом удалось войти в здание муниципалитета, поскольку гигантская толпа, собравшаяся у входа, напирала со всех сторон.
Суд
Слушание началось в одиннадцать часов утра пятнадцатого августа 1803 года, «перед выездной сессией суда, назначенной в данном графстве, в присутствии сэра Александра Томсона».
Средневековое здание муниципалитета было настолько переполнено людьми, что это мешало работать репортерам. Все графство присутствовало на заседании, весь город, и основная часть публики была за Хэтфилда и осаждала городской муниципалитет в течение всего дня с той же непоколебимой отвагой, с какой когда-то английские и шотландские войска осаждали сей город в ходе семивековой истории.
«Заключенный, — сообщала газета, — весьма красив и элегантен, и все его поведение во время суда отличалось безукоризненностью и достоинством, и он воспринял сложившуюся ситуацию с непоколебимой стойкостью духа».
Хэтфилд увидел одного или двух своих старых друзей, которые находились поблизости от места суда, и одного врага. Что же касается его адвокатов, то Холройд уже написал несколько обращений еще до начала заседаний суда, и Топпинг проводил Хэтфилда на отведенное для него место.
Сэр Александр Томсон прибыл к зданию муниципалитета и столкнулся с такой суматохой и столпотворением в зале, что вынужден был пригрозить очистить зал от посторонних, если шум немедленно не прекратится. Наступившая в зале гробовая тишина лишь подчеркнула ужасный шум, который несся с улицы из-за запертых дверей.
Хэтфилд оделся тщательно и во все самое лучшее, что у него было. Новый, но неброского цвета камзол; новые крепкие черные башмаки из магазина Джорджа Джонсона, который назывался «Сапожных дел мастер для аристократов всего графства»; его густые ненапудренные волосы были завязаны на затылке. Он оглядывался по сторонам, всматриваясь в лица людей, которые его окружали, как когда-то осматривал окрестности залива Моркамб, репетируя новую для себя роль. И точно так же, как в прошлый раз, ему припомнился пример величайшего, блистательного актера Кембла, когда его попросили подняться, дабы прослушать обвинение, выдвинутое против него. Он сумел подняться с таким сдержанным чувством собственного достоинства и в то же время с такой щегольской удалью, что весь переполненный зал поднялся вслед за ним. Это было истинным театром, и всем им предстояло сыграть собственную роль в этом действии. Секретарь суда зачитал следующее:
Джон Хэтфилд, вы обвиняетесь в трех преступлениях: Первое. В присвоении имени и титула высокородного Александра Августа Хоупа и в том, что выдавали себя за члена парламента Соединенного Королевства Великобритании и Ирландии, а также в том, что в октябре месяце прошлого года, используя фальшивое и фиктивное имя и звание, подписывали счета и вексели на имя Александра Хоупа Джону Крампу, эсквайру, на сумму в тридцать фунтов для уплаты Джорджу Буду из Кесвика, Камберленд, хозяину гостиницы, или же обязательство в течение четырнадцати дней после подписания урегулировать финансовый вопрос. Второе. Обвиняетесь в том, что пустили в обращение и выдали за подлиный поддельный, фальшивый вексель, выписанный на имя Александра Августа Хоупа, и ко всему прочему неверно составленный и подписанный фальшивым именем, выданный Джону Крампу, эсквайру, датированный первым октября 1802 года и подлежащий оплате Натаниэлю Монтгомери Муру на сумму в двадцать фунтов стерлингов, или же обязательство по истечении десяти дней после подписания урегулировать финансовый вопрос.
Третье. А также обвиняетесь в том, что, выдавая себя за Александра Хоупа, члена парламента Соединенного Королевства Великобритании и Ирландии, брата высокородного лорда Хоуптона и полковника Армии, и используя данное фальшивое имя и титулы, в различное время октября месяца 1802 года подписывали поддельные письма и посылки, франкируя их от имени Александра Хоупа, с целью избежать платежа за пересылку почты.
— О нет, — пробормотал тихо Хэтфилд себе под нос, — лишь с единственной целью — убедить всех в округе, что я и в самом деле Александр Хоуп.
— Что вы намерены заявить высокому суду?
— Не виновен ни по одному из трех указанных пунктов, — нисколько не колеблясь, произнес Хэтфилд без малейшей запинки.
Вся публика в зале опустилась на свои места, совершенно удовлетворившись таким ответом: пролог был сыгран по всем правилам. Когда Хэтфилд опустился на свое место, весь зал суда наполнился невнятным гулом беспрестанных шепотков и передаваемых друг другу на ухо слухов, обменов впечатлениями, и сэр Александр Томсон вновь пригрозил им всем немедленным выдворением из зала. Ему не нравилось это дело. Обычно Карлайл служил ему веселой передышкой между непрерывной круговертью судебных разбирательств над теми, кто воровал крупный рогатый скот и овец, и расследованием убийств на почве вековой вражды между семьями, — добрая привычная рутина в пограничном городке, а не эта новомодная глупость о подделке документов и самозванстве. Прошлым днем он отобедал в Незерби-Холле в компании с сэром Джеймсом Грэхемом — что уж вошло в традицию во время августовской выездной сессии суда, во время рыбалки, — и беспрестанно только слышно было: Хэтфилд, Хэтфилд, Хэтфилд! Дамы угождали ему во всем и льстили, в надежде выпросить себе местечко в зале суда. И вот они здесь, прекраснейшие цветы сего благословенного края (сэра Александра все дамы признали весьма галантным кавалером и отнюдь не лишенным мужского обаяния), с трудом протиснулись на свои места посреди зловонного, старого зала, лишь бы послушать гнусную историю ничтожного двоеженца, который, бог весть каким образом, сумел одурачить, без сомнения, чувствительных людей. Полюбоваться на его отвратительно густые волосы и этот шрам на щеке, совершенно очевидно нанесенный нарочно, который всякий раз, как Хэтфилд улыбался, превращался в столь любезную сердцу всякой женщины ямку. (Хотя чему же тут улыбаться? Очень скоро ему придется стереть с лица свою гнусную улыбочку!) И кто же станет после всего этого сомневаться, что он отнюдь не джентльмен. Порт, расположившийся поблизости от Незерби-Холла, был весьма богат, и уж тем более он стал оживленным с тех пор, как известие о громком и длинном деле разлетелось по окрестностям. Он велел принести ему кувшин холодного лимонада.
Мистер Скарлетт поднялся, чтобы открыть дело и предъявить иск, и начал с утверждения, что «чудовищность преступления, в котором обвиняют заключенного, не имеет границ». Когда мистер Скарлетт окончил очерчивать канву всего дела — а делал он это весьма детально, словно бы разрабатывая стратегию и тактику своего наступления, он стал доказывать, что такой разрушительный массовый обман может ввергнуть страну в пучину разврата, и ни в коей мере нельзя допустить, чтобы данный самозванец, уйдя от закона, не понес за свои греховные деяния никакого наказания. Хэтфилд достал перо и принялся делать собственные пометки. Топпинг за его спиной что-то нашептывал время от времени на ухо Холройду — по-прежнему поглощенному записями собственных впечатлений; неужели писал толстый том? — и, совершенно раздраженный, Холройд то соглашался с его словами, то нет — чаще всего односложно, — но поскольку весь этот разговор, как казалось, имел малое отношение к тому делу, которое теперь слушалось, а скорее более относилось к высказыванию мнений по поводу стиля или фактов, изложенных судьей, то Хэтфилд быстро сообразил, что будет куда как лучше для него взять защиту в собственные руки.
