«Уважаемый товарищ Л.!
Спасибо за поздравления. Постараюсь ответить на Ваши вопросы.
Конечно, трудно сказать заранее, сколь велики Ваши способности в области теоретической физики. Однако не боги горшки обжигают. Я думаю, что Вы сможете успешно работать в области теоретической физики. Если по-настоящему хотите этого. Очень важно, чтобы эта работа представляла для Вас непосредственный интерес. Соображения тщеславия никак не могут заменить реального интереса.
Ясно, что прежде всего Вы должны овладеть как следует техникой теоретической физики, Само по себе это не слишком трудно, тем более что у Вас есть часть математического образования, а математическая техника есть основа нашей науки.
25лет не слишком много (мне вдвое больше, а я не собираюсь бросать), а труд рабочего, во всяком случае, не мог Вас испортить.
Только не старайтесь решать никаких проблем. Надо просто работать, а решение проблемы приходит само. Тяжелое экономическое положение может, конечно, мешать, поскольку работать на голодный желудок или очень усталым нелегко. Иностранные языки, увы, необходимы. Не забывайте, что для усвоения их, несомненно, не нужно особых способностей, поскольку английским языком неплохо владеют и очень тупые англичане. Вы правильно пришли у выводу, что надо меньше думать об основах. Главное, чем надо овладеть, – это техникой работы, а понимание тонкостей само придет потом.
Суммируя, могу сказать, что теоретиком Вы станете, если у Вас есть настоящий интерес и умение работать. Программу вкладываю в письмо. Что касается сроков, то они будут зависеть от того, в какой степени Вы будете загружены другими вещами, и от того, что Вы в данный момент реально знаете. На практике они варьировали от двух с половиной месяцев у Померанчука, который почти все знал раньше, до нескольких лет в других тоже хороших случаях.
С наилучшими пожеланиями
Ваш Ландау. 24 января 1958 г.».
«Многоуважаемый Лев Давидович!
Мы знаем, как мало у Вас свободного времени, но все-таки надеемся, что Вы найдете несколько минут и ответите нам. Мы хочем провести сбор в нашем классе на тему «Образование – клад, труд – ключ к нему», так как не все пионеры нашего восьмого класса понимают, зачем им нужно образование. И многие из них учат уроки не систематически, а только чтобы получить тройку. Сбор будем проводить 28 октября.
Нам очень хочется получить от Вас письмо, так как Ваши слова будут очень убедительны для наших пионеров.
Председатель совета отряда Гольдштейн.
Члены совета отряда Корнеев, Гамов, Осин,
Панина, Кодякова, Бобина».
«Дорогие ребята!
Очень трудно писать об очевидных вещах. Вы ведь сами прекрасно знаете, что образование необходимо в настоящее время для всякой профессии. Необразованный человек всегда будет чем-то второго сорта.
В этом смысле меня очень огорчило, что вы написали в своем письме «хочем» вместо «хотим». Это показывает, что вы, ребята, очень мало читаете, так что не привыкли по-настоящему даже к своему родному языку. Поэтому читайте побольше – ведь это так интересно! – и помните, что образование вам нужно не для школы, а для самих себя и что быть образованным совсем не скучно, а наоборот – интересно.
С наилучшими пожеланиями
Л. Ландау. Октябрь 1960 г.»
Чем более популярным становился Ландау среди студенчества, тем более опасным для молодежи считали его те, кто управлял наукой со Старой площади. Чиновники от науки не могли, однако, не знать, как велик авторитет академика Ландау в мире, и, когда потребовалось выделить группу ученых для разработки особо важного задания правительства – создания советской атомной бомбы, среди тех, кто был удостоен чести заниматься этими заданиями, оказался и Лев Давидович Ландау.
Для него это была трагедия. Он не мог что-либо делать по принуждению. Всю жизнь он занимался только тем, что его интересовало, а то, что ему предстояло делать теперь, Дау расценивал как насилие. Спецтемы были окутаны сверхсекретностью, и в довершение неприятностей к Ландау приставили телохранителя. Это было невыносимо. Соседка Льва Давидовича, дочь его друга Наташа Шальникова рассказывала, что однажды Дау пришел очень расстроенный и попросил ее напечатать письмо с просьбой избавить его от телохранителя, только из этого ничего не вышло. Отец Наташи назвал письмо Ландау «жалобами турка».
И все же постоянные жалобы Дау на то, что он не может заниматься наукой, отстает от чистой науки, были услышаны, причем в буквальном смысле слова: его разговоры фиксировались подслушивающими устройствами. Так или иначе, свою часть работы он выполнил. Получил за нее звание Героя Социалистического Труда, Государственную премию и, что было ему особенно приятно, к спецзаданиям больше не привлекался. И телохранитель исчез.
Дау был счастлив и без конца повторял старинный анекдот:
– Один еврей жил в страшной бедности и тесноте. Не в силах терпеть нужду, он пошел к раввину: «Рабби, что мне делать?» – «Купи козу». Он так и сделал, но после этого стало еще хуже, и он снова пошел к раввину. «Теперь просто невыносимо!» – возопил несчастный. «Так продай козу!» – Это точно про меня и моего телохранителя! – смеялся Дау.
«В присутственных местах я сразу скисаю», – говорил Дау.
Бюрократическую систему он называл удушающей: если нас что-нибудь погубит, так именно это. На вопрос, можно ли от этой системы избавиться, отвечал, что труднее задачи не сыскать; найдется ли второй Петр Великий, которому это будет под силу, он не знает, и вообще гадание на кофейной гуще – дело неубедительное.
Артемий Исаакович Алиханьян рассказывал, что после смерти Сталина они с Дау часа два ходили по бульвару возле дома Ландау на Воробьевском шоссе, строя догадки о том, что произойдет в ближайшем будущем, удивлялись тому, что многие люди в страхе и растерянности, и сожалели о сотнях погибших в давке, возникшей на похоронах Сталина.
– Величайшее несчастье для России, что этот человек добрался до власти, – говорил Дау.
– Ни один тиран во все времена не уничтожал столько людей, как Сталин. Но этого оказалось мало, ему и после смерти удалось отправить на тот свет сотни человек.
А после XX съезда партии, на котором прозвучали слова Хрущева о преступлениях Сталина, Дау часто повторял, что ему бы очень хотелось пожать руку Никиты Сергеевича и поблагодарить его за доклад.
В этот период Дау был страшно возбужден. Один знакомый как-то сказал ему:
– Мне понятно, почему вы не берете в рот спиртного. Вы и без этого находитесь в возбужденном состоянии. Людям приходится выпить хотя бы бокал вина, чтобы обрести настроение, в котором вы пребываете постоянно.
Вероятно, Дау с ним был согласен, иначе он бы не стал пересказывать этого разговора. А в марте 1953 года возбуждение Дау достигло предела.
Александру Дорожинскому, который приехал из Америки собирать материал для книги о нем уже после автомобильной катастрофы, Дау сказал:
– Когда умер Сталин, я танцевал от радости!
Действительно, по словам Коры, он громко и заразительно смеялся, передавая ей эту весть. А потом продекламировал Огарева:
Россия тягостно молчала,
Как изумленное дитя,
Когда, неистово гнетя,
Одна рука ее сжимала.
Свобода была нужна, прежде всего, для творчества во всем его многообразии. Сюда входило и написание книг, того знаменитого «Курса теоретической физики» Ландау и Лифшица, который ныне принят во всем мире как основное пособие по этой науке. Злые языки пустили фразу, что в этих книгах нет ни одной мысли Евгения Михайловича Лифшица и ни одного слова, написанного рукой Льва Давидовича Ландау. Это шутка, но в каждой шутке есть доля правды: на вечере в Политехническом музее, посвященном творчеству Ландау, был задан вопрос о том, как работали соавторы. Евгений Михайлович Лифшиц поднял над головой самописку:
