Через пару месяцев после того, как я получил от ворот поворот, мать объявила нам с братом, что мы снова переезжаем. Отчим не хотел на ней жениться. Отношения у них разладились, и они решили расстаться, чтобы положить конец ссорам. В прошлом у них была пылкая любовь; поселившись вместе, они ее погасили. Мы вяло кивнули – сказалась привычка – и пошли укладывать вещи. Второй развод мало чем отличался от первого; мы переселились в маленькую трехкомнатную квартиру на улице Коэтлогон, в Шестом округе; тут как раз подоспели выборы, и Жискар проиграл Миттерану. Прошло несколько недель. Не помню откуда, но я узнал, что мой бывший отчим ни с того ни сего вдруг женился на другой женщине в Рино (штат Невада). Как-то вечером мы сидели на кухне и ужинали, и тут я вдруг спросил мать:

– А ты знаешь, что Пьер женился? Уехал в Америку с подружкой и там на ней женился.

Мне еще не доводилось видеть, чтобы человек так менялся в лице. Мама побелела, встала из-за стола и вышла, громко хлопнув дверью. Шарль не поскупился на похвалу мне:

– Ну ты молодец! Редкая деликатность!

– Я же не знал, что она не знает!

Мой дядя Бернар заявил, что начистит Барону физиономию; понятия не имею, осуществил он свою угрозу или нет. Наверно, подобные смехотворные водевили что-то значат только для тех, кто в них участвовал. Вся эта публика давным-давно перемирилась, но выступить в роли человека, разбившего сердце своей матери, – нет, никому такого не пожелаю. Каждый раз, когда в ее жизни случалась очередная драма, мать, разговаривая по телефону в квартире на улице Коэтлогон, понижала голос или переходила на английский, чтобы никто не проведал, что ее хахаль женился на другой, или выбросился из окна, или не смог оставить жену, больную раком. Мы с Шарлем успели изучить все ее повадки: если вечером она выходит из гостиной, таща за собой телефонный шнур, значит всю ночь будет хлюпать носом и сморкаться. Мать день и ночь за гроши корпела над переводами пошлых дамских романов, чтобы холодильник всегда был полон и мы ни в чем не нуждались. Восхитительная жизнь освобожденной женщины – вскакивать по будильнику в семь утра, готовить детям завтрак, собирать портфели, потом до шести вечера пахать на мерзавца начальника или корячиться дома, перелопачивая до седьмого пота дерьмовую рукопись, иначе нечем будет оплачивать жилье, еду, одежду, каникулы и налоги, к семи часам мчаться в школу забирать детей, жарить им эскалопы и взбивать каштановый мусс, проверять уроки, разнимать драки и вовремя загонять сыновей спать. Несмотря на отцовские алименты и мамины заработки, в золоте мы не купались. Мы пережили такой же крутой поворот, как при переезде на улицу Месье-Ле-Пренс – тогда я, десятилетний, попросил подарить мне на день рождения энциклопедию. Разумеется, не Всемирную! Обыкновенную детскую иллюстрированную энциклопедию. Поскольку стоила она слишком дорого, 21 сентября 1975 года я получил тома от А до F, второй партии – до тома М – пришлось ждать до Рождества. И лишь на следующий год я сделался обладателем оставшихся томов – от М до Z. Понимаю, что я смешон, но у меня до сих пор сердце разрывается при воспоминании об удрученном лице матери, вынужденной извиняться за то, что у нее нет денег, чтобы купить энциклопедию всю сразу, целиком.

Женщина, воспитывающая двоих детей без мужа, – каторжанка. Теперь я понимаю, кто такая мать-одиночка – это человек, подаривший вам жизнь, чтобы принести в жертву свою. Мать бросила сначала отца, затем отчима и после этого только тем и занималась, что искупала перед нами грехи, в которых мы ее не обвиняли. Она приняла решение стать независимой, иными словами, святой – по образу и подобию ее деда, героя-самоубийцы 14-го года. Знаю, многие писатели высказывают массу претензий в адрес матерей. Лично я испытываю к своей только благодарность. Ее любовь к нам не ведала границ. Наверное, она тешила себя мыслью, что уж мы-то с ней навсегда, – в этом она тоже ошибалась. Помню, я привез из Нью-Йорка майку с надписью, которая ее страшно рассмешила: «I survived a catholic mother»[96]. В своей любви она была такой собственницей, что это порой причиняло нам боль. И она без конца просила прощения за то, что любит нас так сильно. Ее любовь временами вгоняла в тоску, казалось, мать пытается заполнить ею пустоту. Мы с братом извлекли максимум выгоды из материных неудач в личной жизни и феминистического рабства: если раньше женщины просто сидели с детьми, теперь они сидят с детьми да ВДОБАВОК им приходится вкалывать. Сбросив оковы брака, мать работала в издательстве и одна растила двоих детей – не думаю, что она была счастлива. Я – ребенок, воспитанный в обычаях нового матриархата; я всегда боготворил мать, но, разумеется, мечтал взять реванш над прочими женщинами. Мое детство сформировало из меня существо, жаждущее женского тела и раздираемое мстительным женоненавистничеством. У матери не было никого, кроме нас, и мы хорошенько этим попользовались: в нашем распоряжении оказалась освобожденная женщина-домохозяйка. Мы вышли победителями из войны за любовь, повергнув всех соперников-мужчин. К концу нашей юности мы превратили нашу мать в рабыню. Мы на практике доказали существование ранее не описанного синдрома – соревновательного Эдипова комплекса, при котором два мальчика лезут вон из кожи, чтобы заполучить мать в единоличное владение. Меня до сих пор терзает вопрос: уж не из-за нас ли она сегодня живет одна?

Вот что я получил от матери:

– баллады Элтона Джона с 1969 по 1975 год – вершину мировой поп-музыки;

– возможность видеть все фильмы Вуди Аллена в день выхода на экран;

– понимание того, что лучшее красное вино не обязательно самое дорогое;

– неудовлетворенность, привычку жаловаться, недовольство собой;

– близорукость;

– романтизм;

– тонкие запястья;

– хорошее воспитание;

– свойство быстро краснеть;

– снобизм;

– умение одеваться;

– любовь к одиночеству;

– отсутствие страха перед разрывом;

– русскую литературу;

– навык есть фуа-гра вилкой;

– независимость;

– способность не стыдясь плакать на людях или перед телевизором;

– комплекс неполноценности;

– седло барашка, жаренное с чесноком;

– тягу к поцелуям в шейку;

– язвительно-критический склад ума;

– доброту к другим, жестокость к себе;

– любовь к сплетням;

– «Поющих под дождем» Стенли Донена с Джином Келли в главной роли;

– совиную натуру, завтраки в постели и аромат поджаренных тостов по утрам;

– представление о любви: она должна быть страстной, безрассудной, самозабвенной и ревнивой, пусть и короткой;

– сознание того, что любовь – главное в жизни;

– запрет говорить: «на сегодняшний день»;

– желание читать.

От отца я получил:

– воображение;

– гигантоманию;

– большой нос;

– слабое горло;

– выдающийся подбородок;

– глаза цвета дождя;

– манеру чихать два раза кряду, заставляя вздрагивать весь дом;

– любовь к фондю по-бургундски и по-савойски;

– проницательность;

– «Brooks Brothers»;[97]

– сарказм;

– эгоизм;

– сексуальную озабоченность;

– привычку говорить «туфли» вместо «ботинки», «свитер» вместо «пуловер» и «картинки с диалогами» вместо «комиксы»;

– умение радоваться праздникам;

– любовь к живому огню камина;

– слабость к молоденьким женщинам;

– красивые машины;

– братьев Маркс;

– «Вечернюю молитву Богородице» Монтеверди;

– наплевательское отношение к тому, что обо мне скажут другие;

– кассету с оригинальной версией «Американских граффити»;

– комплекс превосходства;

– тропические острова;

– страсть делать покупки в дьюти-фри;