Увы, и этот трогательный отеческий призыв не имел успеха.
Что сказал бы святитель Божий, если бы он ныне встал из гроба своего к нынешним «бывшим христианам» — смутьянам всякого чина и возраста? Не повторил ли бы он свои грозные слова: «Не ведаем, как и назвать вас, отступники от Бога и Апостольской Церкви, изменники Царю — Божию Помазаннику, приставшие — не к Тушинскому вору, а к еще более постыдному «ложно-мнимому царику» — современному «прогрессу», под которым укрывается заклятый враг христианства и всего человечества — масонство, руководимое теми, которые некогда сами на себя призвали небесное проклятие, когда взывали: «Кровь Его на нас и на чадах наших!» Болит моя душа, ноет сердце, я плачу и рыдаю... Заклинаю вас именем Господа Бога: пожалейте себя, пожалейте отечество!»...
Скоро в пределы России вторгся сам польский король Сигизмунд и осадил Смоленск. А 17 июля в Москве вспыхнул мятеж против Царя Василия Иоанновича. С Красной площади толпы двинулись к Серпуховским воротам, куда насильно привели Патриарха Гермогена. Здесь раздался только один голос за Царя Василия: то был голос Гермогена, который продолжал стоять за него, по присяге, как за законного Государя, венчанного Церковию на царство. Он говорил народу, что там нет спасения, где нет благословения Божия, что измена Царю есть страшное злодейство, за которое грозно накажет Бог, и что она не избавит России от бедствий, а еще глубже погрузит ее в их бездну. Но увещания старца-святителя были безуспешны, и Царь Василий Иоаннович в тот же день был низвержен и удален из Кремля в свой дом на Арбате... На другой день Патриарх еще раз вышел на площадь к народу и уговаривал его возвратить Шуйского на царство, но враги Царя Василия успели уже насильно постричь его в монахи. Несмотря на то что Царь наотрез отказался от пострижения, громко кричал: «Не хочу!» — князь Туренин произносил за него обеты, а Ляпунов с наглостью держал его за руки, чтобы он не отмахивался, когда на него надевали монашеские одежды. Царицу Марию насильно увезли в Вознесенский монастырь и там постригли. Она рвалась из рук, стенала, звала супруга своего, называла его милым государем, кричала, что будет называть его своим мужем и в монашеской рясе. Патриарх объявил незаконным это насильственное пострижение, молился за Василия Иоанновича в храмах, как за законного Царя, и не считал его иноком, а монахом признал князя Туренина, который вместо него произносил священные обеты. Все это произвело сильное впечатление на москвичей...
Между тем поляки делали свое дело. Они всюду рассылали свои прокламации, возбуждая ненависть против Царя Василия, указывая на то, будто в царстве Московском все идет дурно в его правление, что из-за него и чрез него непрестанно льется кровь христианская. Умы волновались. Поляки подкупили податливых на измену русских людей, которые готовы были поймать Царя Василия и отправить пленником к королю Сигизмунду. А многие из тех, которые стояли во главе переворота, буквально исполняя план польский, думали искренно, что служат своему отечеству. Тем выше проницательность первосвятителя Церкви Патриарха Гермогена, провидевшего в этом деле смуты величайшую опасность для России, ее веры, государственности и народности. И тот, кто держал в это трудное время в своих твердых руках посох Всероссийских Первосвятителей: Петра, Алексия, Ионы и Филиппа, столько потрудившихся для создания единого и мощного Московского государства, головою был выше всех своих современников в государственном отношении. Он больше, чем кто-либо из героев этого страшного времени, сделал для спасения России и запечатлел свои подвиги мученическою смертью в 1612 году.
Когда верховная власть перешла к боярской думе, когда бояре решили призвать на русский престол польского королевича Владислава, снова громко поднял свой голос против этого опасного для отечества шага святейший Патриарх Гермоген. Он не смутился тем, что не достигнет цели, и прямо заявил, что он против призыва иноземца-поляка, указывая, что необходимо избрать на престол православного Царя из русских, причем первый указал на юного боярина Михаила Феодоровича Романова, как на лицо, достойное царского венца по его родству с угасшим родом св. Владимира. Он напоминал о том, что пришлось испытать Русскому народу от поляков при Гришке Отрепьеве.
«Теперь же чего ждете? — спрашивал он изменников. — Разве только конечного разорения царству и православной вере?»
Но польские приспешники осыпали Патриарха насмешками.
«Твое дело, — говорили они, — святейший отче, смотреть за церковными делами, а в мирские дела тебе не следует вмешиваться».
Как это похоже на то, что и в наше смутное время говорят нам, пастырям Церкви, современные нам приспешники масонов и иудеев: не ваше дело мешаться в политику! Как будто любовь к отечеству — политика! Как будто охрана православной веры в России — политика! Святитель Гермоген не слушал тогдашних изменников: он дал нам пример и завет, как относиться к таким толкам. Он отстаивал правду Божию по архиерейской совести, а не по толкованию тех, кто и Бога потерял и врагу продался...
Бояре не послушали Патриарха, но все же сделали ему уступку: по его настоянию они потребовали, чтобы Владислав, прежде вступления на престол, принял православие, не сносился с папою, не строил на Руси костелов, не допускал к нам кзсендзов и казнил смертью тех, кто перейдет из православия в латинство; женился бы на русской, не раздавал должностей полякам и, для обеспечения государства от внесения в него чего-либо нерусского, требовали, чтобы королевич ничего не предпринимал в верховном управлении без согласия боярской думы, а в законодательстве и налогах — без одобрения Земского Собора. Это было сделано не ради присвоения народу власти, а ради защиты русских начал жизни от подавления их иноземцем. Тогдашние русские люди, несмотря на всю смуту в их умах, еще помнили, что они — русские, и тщательно старались оберегать свои народные заветы, свои основы русской жизни. Только на этих условиях и после тяжелой внутренней борьбы Патриарх дал свое согласие на приглашение Владислава. К Сигизмунду под Смоленск были отправлены послы (именно те лица, которые были особенно опасны для королевича Владислава: ясно, что выбор сделан под влиянием советов польского гетмана Жолкевского) для переговоров: Ростовский митрополит Филарет Никитич Романов и князь Василий Голицын, так же, как и сын Филарета, Михаил, намечавшийся в цари. Сами бояре предали в руки поляков низведенного с престола Царя Василия с его братом Димитрием. Патриарх не одобрял всего этого, но вынужден был выжидать, пока поляки яснее раскроют свои планы. Недолго пришлось ожидать. Король Сигизмунд стал требовать, чтобы вместо Владислава русские присягнули ему самому, и уже начал издавать указы от своего имени касательно русских государственных дел. Это значило, что он считает Россию уже покоренною провинцией Польши... Нет нужды говорить, что это грозило гибелью и вере православной и русской народности. Момент был страшный. Бояре стояли за польского королевича, в своей слепоте не подозревая опасности; Москва была в руках поляков; смута и измена увеличивались; люди, верные отечеству и православной Церкви, были загнаны и забиты... В это-то роковую пору «был един и уединен», как выражается современный ему летописец, святейший Патриарх Гермоген. Мог ли он, казалось, в своем полном одиночестве поднять Россию против поляков и самозванца на смертную борьбу? Но что же будет, если и этот, досель твердый, как адамант, столп Церкви и всея Руси — теперь поколеблется? Что, если и он, изнемогши в своем тяжком одиночестве, под грозою гонений омрачит себя мыслию, будто путем уступок и угодничества Польше и католичеству можно спасти хоть часть исторических сокровищ России?..
Но благодарение Богу! Этот великий и непокрушимый столп не поколебался, этот светильник не угас и по-прежнему, в сгущавшейся тьме, светил России своим немерцающим светом, который по мере роста бедствий и опасностей разгорался все ярче и ярче. Посох великих первосвятителей России, который верной и твердой рукою держал Патриарх Гермоген, указал для России пути и орудия спасения от смут и порабощения. Ему именно принадлежит первенство в этом великом и святом деле. За ним дружными рядами пошло все русское православное духовенство. Доблестный старец знал, что «иному некому пособить ни в слове, ни в деле», и геройски стал на великую стражу России. Он следил за каждым, даже скрытым шагом врагов, готовый поднять против них всю силу Церкви и еще неугасший в народе дух русской государственности и русской народности. Сначала Патриарх, как говорит древнее сказание, «видя людей Божиих в Велицей России мятущихся и зело погибающих», говорил им: «Чада паствы моя, послушайте словес моих! Что еще мятетеся и вверяете души свои поганым полякам? Которое вам, словесным овцам, общение с злохищными волками? Весте сами, яко издавна православная вера наша христианская греческого закона от иноплеменных стран ненавидима. Киими же нравы примирихомся с иноплеменниками сими?..»
