Говорят, что индийские йоги обладают такою силою внушения, что могут загипнотизировать сразу огромную толпу народа. А мне думается, что сила гипноза, если понимать ее в более широком смысле, идет гораздо дальше, что возможно загипнотизировать не только определенную толпу, которую можно сразу окинуть взглядом, но и, тысячи людей, разбросанных на сотни тысяч квадратных верст, можно внушить им самую неприемлемую трезвым рассудком и даже здравым смыслом идею и заставить их преклониться пред этой идеей, беспрекословно служить ей... Я говорю о духовном гипнозе. Самым наглядным, как доходящим до смешного, до нелепости, примером такого гипноза служит мода: как бы ни была нелепа, как бы ни была разорительна — ее предписания выполняются беспрекословно, и, если только имеются какие-нибудь средства, считается неприличием, своего рода позором явиться на бал не в модном платье...

Я сейчас назову одну такую идею, которую считаю внушенною, но заранее знаю, что за это многие обзовут меня обскурантом, мракобесом и другими не менее лестными именами существительными и прилагательными. Я прошу об одном: не искажать моей мысли, взять самое зерно ее и поглубже в него вдуматься. Итак, слушайте: я утверждаю, что идея всеобщего обучения в том виде, как ее понимают наши радетели народного просвещения, есть внушение, гипноз, мечта, здравым разумом не приемлемая при современных условиях народной русской жизни. Знаю, мне скажут: вы — враг народного просвещения, поборник невежества и т. п. Но кто же доказал, будто всеобщее обучение есть просвещение народа? Эти два понятия отстоят одно от другого как небо от земли. Всякое обучение, не исключая даже и обучения в высших учебных заведениях, в разных университетах и академиях, есть только именно обучение, сообщение той или другой суммы знаний, развитие только одной стороны человеческого духа — умственной его деятельности, да притом еще далеко не всегда имеющее нравственную ценность. А это еще не есть просвещение. Вспомните, как определял наш великий Гоголь понятие просвещения. Просветить, говорит он, значит высветлить, насквозь пронизать все духовное существо человека чистым светом Христова учения, очистить его от всякой духовной нечисти: лжи, суеверия, нравственной нечистоты... Было бы недобросовестно с нашей стороны не признаться, что такого просвещения почти ни одна школа не дает, или если какая дает, то в очень малой степени. С большею справедливостью следовало бы просвещением называть не обучение, а воспитание, следовало бы переставить в отношении их ценности эти два понятия: во-первых — воспитание, во-вторых — обучение. Для жизни не столько нужно обучение, сколько воспитание, и во всяком случае — воспитание в христианском духе есть само по себе добро, а обучение само по себе ни добро, ни зло: это только средство делать добро или зло, а без воспитания чаще всего является злом...

Ведь все это давным-давно известно, все это — неоспоримые истины, и, однако же, давайте нам обучение, да еще всеобщее, и — ни слова о воспитании!..

Мне скажут: при обучении само собою разумеется и воспитание.

Не будем лицемерить, будем смотреть в глаза самой жизни, самому делу обучения, как оно стоит... Мне кажется, не стоит напрасно тратить время, чтобы доказывать, что все наши школы, и высшие, и средние, и низшие, почти не думают о воспитании: вся их забота сосредоточена на учебе. Разве только наша бедная церковноприходская школа еще делает кое-что для воспитания детей народа, но не за то ли ее и гонят, несчастную, не за то ли и хотят измором извести? Я не враг грамотности, но и не считаю ее таким великим благом, чтобы выбрасывать на нее те миллионы, которые выжимаются из народа преступным поощрением пьянства: простите мне, иначе я не умею назвать систему монополии в продаже водки. О, конечно, если бы не было на нас десяти-одиннадцати миллиардов долгов, если бы не приходилось каждый год выплачивать по этим долговым обязательствам полмиллиарда одних процентов, тогда наш первый долг лежал бы позаботиться о народной школе, — говорю о школе, но еще не о всеобщем обучении, ибо для всеобщего обучения надо прежде всего позаботиться о том, кого приставить к этому делу — о воспитателях народа — учителях, а еще первее — о пастырях, об отцах духовных, как воспитателях народа в духе Христова учения. Но попытайтесь сказать это вслух некоторым нашим законосоставителям — на вас обрушатся все громы и молнии этих якобы просвещенных господ!.. Как не признать это гипнозом, своего рода помешательством на внушенной идее? А что она внушена, в этом для меня сомнения нет. И внушена она врагами рода человеческого — масонами и иудеями. И нужно это всеобщее обучение в том виде, в каком оно несомненно будет вводиться — нужно не народу, а вот этим непрошеным радетелям народного блага. Ведь никакого сомнения нет в том, что дело обучения, если оно попадет в руки этих просветителей, поведется так, что из души народной будет вытравлено все, что так дорого русскому человеку, за что он умирал, что выстрадал и сберег за тысячу лет своего исторического бытия. Попробуйте потребовать, чтобы в народные школы ввели старые, столь любимые нашим народам книги Часослов и Псалтирь: да одно наименование сих священных книг способно вывести их из состояния духовного равновесия: мыслимо ли де это? Какое мракобесие, клерикализм, обскурантизм и прочие безумные глаголы... Вот если вместо Евангелия и Псалтири учить детей по Толстому — вот это будет «просвещение»! На это и учителей достаточно: говорят, из Сибири и других не столь отдаленных мест в последнее время вернулось до 22000 таких народных просветителей: вот им и надо дело и место дать!

Я со страхом помышляю о том времени, когда осуществится такое всеобщее обучение. Уже и теперь по местам юные грамотеи, наслушавшись всяких освободительных бредней, начитавшись жидовских газет и брошюр, потеряли и Бога, и совесть, и стыд, и всякий страх, и терроризуют деревню: что будет, когда все молодое поколение заразится этой отравой? Что станется с народом, когда наше старое поколение все сойдет в могилу? Что будет с Русью нашей, когда отравленное неверием, кощунством, богохульством и всякими модными масонскими бреднями, выродившееся в идиотов от алкоголизации, новое, больное и духом и телом поколение явится хозяином на родной земле?.. Ведь надо помнить, если мы христиане, что Бог поругаем не бывает! Надо помнить, что даже наука, — не говорю уже о нравственном законе, о правосудии Божием — даже беспристрастная наука свидетельствует, что в самых законах природы лежит закон возмездия за нарушение закона нравственного...

Мы открываем новые университеты в то время, когда наша русская наука, можно сказать, дошла до банкротства, когда ею завладели иудеи, когда годами пустуют десятки кафедр в иудействующих университетах, когда жрецы науки в большинстве обратились в прислужников недобросовестной, противонародной политики и антихристианских лжеучений, и вот в такое-то время мы готовы бросить десятки миллионов на новые университеты, сотни миллионов на всеобщее обучение, не желая давать себе отчета даже в том: найдем ли достаточно людей науки, чтобы обслуживать эти университеты, эти новые народные школы?.. Что все это, как не гипноз, какое-то помешательство на искаженной идее просвещения?

Нужно сначала отрезвить народ, потом просвещать. Прежде спасти его от алкоголизации, от вырождения, от поголовной гибели... А то «просвещение», которое готовят ему ввиду «всеобщего обучения» с учителями нового типа, только ускорит эту гибель. Если есть у вас лишних сто миллионов — то сократите на эту сумму спаивание народа. Если нет никакой возможности обойтись без питейного дохода сразу, уничтожить всякое производство и продажу алкоголя во всех его видах, признавая его ядом наравне с опиумом, гашишем и подобными отравами, строжайше преследуя его продажу и выделку, — то постепенно сводите доходы от этого яда на нет. Этих доходов получает государство в чистом виде, за покрытием расходов по монополии, положим, полмиллиарда в год. Признано возможным чрез десять лет тратить на «всеобщее обучение» лишних по сто миллионов в год. Если иметь мужество отказаться на время не только от «всеобщего обучения», но и еще от многих прихотей и предметов роскоши, от казенных театров, например, предоставив заботу на все это изыскивать средства тем, кто хочет пользоваться этой роскошью; если, взамен питейного дохода, обложить акцизом, например, всю бумагу, какая бы она ни была, и многое другое, если даже, наконец, ввести снова подоходный или иной какой налог на все, без исключения, население империи, то кто знает, может быть, мы и победили ли бы кажущегося досель непобедимым врага — народное пьянство! А затем еще несколько лет усилий, чтобы покрыть государственные долги, и мы стали бы счастливейшим народом среди народов земных, без всякого питейного дохода. Ведь если сказать правду, то весь чистый (как это слово не к месту приходится употреблять! Лучше бы сказать — весь нечистый) доход от пития приходится отдавать кредиторам как процент, и не будь долгов — не было бы этого расхода. Вот тогда и можно было бы говорить и о всеобщем обучении, и — непременное условие: под надзором и руководством Церкви, и об университетах; конечно с составом профессоров — честных служителей науки, и о многом другом, о чем теперь и мечтать нельзя...