Галина называла ее шалавой и расспрашивала, как Аларья проводит свободное время, не спуталась ли с кем не надо, но было очевидно, что так же она вела бы себя и с родными дочерьми. Санитарки и медсестры не шпыняли и не пакостили, не придирались понапрасну. Соседки по общежитию, незамужние тетки хорошо за тридцать, жалели «непутевую» и то подкармливали ее сладостями, то дарили пусть поношенные, но симпатичные вещи.

Аларья не понимала, за что вдруг на нее свалилась вся эта доброта и приязнь окружающих. До колонии те же тетки плевались ей вслед, беспардонно обсчитывали и не гнушались толкнуть или «нечаянно» наступить на ногу. В колонии ее выдрессировали, научили пересыпать речь бесконечными «спасибо» и «пожалуйста», разговаривать со старшими почтительно и молчать в ответ на любую подначку или колкость. Но связи между этим и отношением посторонних, совершенно чужих ей людей она не понимала.

— Золото, а не девка, — говорила комендант общежития, видя, как Аларья не высовывается из комнаты, постоянно моет и убирает не только свой угол, но и прилегающий к комнате коридор.

Девушка не отшатывалась от ее прикосновений. Полтора года назад она бы с омерзением сбросила с головы не слишком чистую грубую руку с аляповатым маникюром. Сейчас ей не приходило в голову ничего подобного, хотя по-прежнему было не слишком-то приятно.

Где-то внутри копился протест против поглаживаний и грубовато-ласковых словечек, против бесцеремонного сочувствия и непрошеной доброты, но доктор Чех научил Аларью смотреть глазами других людей. Все эти тетки не могут проникнуть в ее чувствительную душу и выражают симпатию, как могут. Что же — плевать им в лица?

Рано или поздно жизнь наладится. Аларья не будет мешать окружающим, перестанет жить за чужой счет. Придет и независимость, и отсутствие обязательств — и никто не сможет придраться, обвинить в тунеядстве и прочих противозаконных деяниях. Пока же предел мечтаний был — отдельная комнате в общежитии…

«Центр профилактики» ее испугал. Небольшое здание — два этажа, всего восемь комнат — было битком забито людьми. Добрая половина из них отчаянно напоминала старых знакомых «свистков». Серые балахоны и короткие волосы женщин, стилизованные под мундиры костюмы и длинные косы мужчин. Сизый от табачного дыма воздух, речь, густо приправленная жаргоном — даже Аларья не всегда понимала, что говорят окружающие.

Однако было и хорошее. Ей выделили отдельный кабинет, и она понимала, что одна из восьми комнат — огромная жертва в адрес сотрудницы, работающей без году неделя. Когда она прикрывала дверь, никто не заходил без стука. Работы была бездна, правда, совсем не той, что ожидала Аларья. Чаще всего ей приходилось верстать буклеты Центра. Пришлось наскоро выучить азы предпечатной подготовки и все прочее, чего требовала работа верстальщика.

Непонятно было, кто здесь работает постоянно, кто — на добровольной основе, а кто является скорее уж целевой аудиторией. Все подозрительно походили друг на друга. Некоторые казались смутно знакомыми, но не лицами, а манерами, и Аларья подозревала, что в их биографиях тоже был пункт «клиника-колония для наркозависимых».

В Центре работали четыре группы реабилитации, но Аларья, памятуя свой опыт, от них шарахалась. Ей часто хотелось подкрасться к двери и подслушать, о чем здесь говорят, но каждый раз сердце начинало слишком быстро колотиться, как только она приближалась к гостевой комнате.

С директором она познакомилась только через месяц — до того он был не то в отпуске, не то в командировке. Зайдя с утра в свой кабинет, она увидела мужчину лет сорока, просматривавшего файлы на ее компьютере. Аларья замерла в дверях, наблюдая, как незнакомец открывает то один, то другой макет, кое-где кивает, чаще морщится и неодобрительно качает головой.

Незваный гость поднял глаза и тут же встал из-за стола.

— Твоя работа?

— Да.

— Значит, ты наш новый художник?

— Ага…

Девушка отвечала рефлекторно, во все глаза таращась на пришельца. Высоченный — долговязая Аларья была ему едва по грудь, тощий, но широкоплечий. Узкое лицо, словно вырубленное топором. Необычная осанка — не то полупоклон, не то атака. Почти белые волосы накоротко сострижены, а на висках и вовсе сняты под машинку.

— Меня зовут Глор.

— Как? — изумилась Аларья и тут же прикрыла рот ладонью. — Извините…

— Глор Давенант, — четко повторил он. — Директора нужно знать в лицо и по имени, панна Аларья.

— Простите.

— Ерунда, — отмахнулся он. — Иди сюда, будем разбирать твои труды праведные и не очень.

Аларья уселась в свое кресло, а Глор навис над плечом, отобрал у девушки манипулятор и принялся тыкать курсором в макеты.

— Ты думаешь, эта композиция красива? А эти цвета хорошо сочетаются? А эти два шрифта можно совмещать? А…

— Вы меня сейчас уволите или с понедельника? — перебила Аларья, забыв о хороших манерах.

Разбор, учиненный Глором, был справедлив по сути, но форма девушку категорически не устраивала. Лучше мыть полы и получать благодарности, чем верстать буклеты и получать пинки. Ее, в конце концов, никто не учил, и даже пособие по верстке она купила на свои деньги — если в Центре таковое и водилось когда-то, то прежний художник унес его на память.

Глор резко развернул ее кресло и почти прижался лбом ко лбу. Глаза у него были нереального прозрачно-зеленого цвета, яркие и яростные.

— Обиделась? Отвечай честно, обиделась?

— Прежде чем меня допрашивать, покажите удостоверение следователя, — еще резче сказала Аларья.

— О, — неизвестно чему обрадовался директор. — Наш человечек. Представляюсь еще раз. Я — Глор Давенант, руководитель всего этого сумасшедшего дома, редкий мерзавец, тиран и последняя сволочь. Меня так можно называть, потому что именно этим я и являюсь. А те, у кого не хватает наглости ставить меня на место, здесь долго не задерживаются. Потому что у меня отвратительный характер. Если хочешь здесь работать, приготовься к тому, что ты каждый день будешь от меня блевать. Ты будешь швыряться в меня стульями. Подсыпать отраву в чай… кстати, ты умеешь заваривать чай?

— Нет…

— Понял, научу.

— С отравой?

— Непременно!

— Вот и договорились, — засмеялась Аларья.

Короткий разговор подействовал, как бокал вина. Вспышка ярости переродилась в приступ шального веселья. Захотелось вдруг прыгать, пройтись колесом по коридору или завопить во весь голос.

— Ты будешь жить у меня, — сказал он через месяц, и тут же уточнил:

— У меня, а не со мной. Хватит с тебя общаги…

Уточнение Аларью безмерно опечалило, но спорить с Глором на эту тему она не могла. Чашки с чаем, тарелки и книги действительно регулярно пролетали в опасной близости от его головы, Аларья вспомнила весь арсенал ругательств, основательно расширенный в колонии, не раз и не два ревмя ревела… но директор относился к тем людям, за которыми идут в огонь и воду.

Двухкомнатная квартира на окраине никогда не пустовала. Здесь был тот же проходной двор, что и в центре, Аларья высыпалась от силы раз в неделю. В отведенной ей комнате помимо кровати стояли два раскладных дивана, и почти всегда на них кто-то ночевал. Гости Глора. Казалось, он знаком со всей Вольной, по крайней мере — с лучшей ее частью.

Музыканты и известные актеры, художники и писатели, личности сомнительного вида и ослепительной красоты женщины… часть имен и фамилий, прозвищ и псевдонимов Аларья знала из новостей. Одни приходили с бутылкой вина, другие с канистрой пива, третьи с пустыми руками, но все чувствовали себя как дома. Девушка быстро научилась готовить салат тазами и похлебку ведрами, болтать со всеми обо всем и держаться уверенно даже с самыми именитыми гостями.

В доме существовало только одно правило: никаких наркотиков. Здесь пили вино и водку, курили сигареты и трубки, цедили по капле дорогие ликеры и домашние наливки, но никакой «дымки» и прочей дряни не было.

— Именно так я и хотела жить, — как-то призналась Аларья. — А получилось…