В 1984 году, когда Саре исполнилось восемь лет, ее направили ко мне для индивидуальных занятий музыкальной терапией. Девочка любила музыку и, лишь заслышав ее (будь то в школе, в Центре, на школьной встрече или концерте), тут же погружалась в звуки. Но не это было главной причиной для направления ее на музыкальную терапию. Основная причина заключалась в характере ее коммуникативных нарушений: если бы ей удалось наладить взаимоотношения с помощью музыки, то это могло бы распространиться и на другие области. Девочка нуждалась также в средстве, через которое она могла бы выразить себя, не испытывая при этом трудностей с пониманием языка. При первой встрече уровень понимания Сары, благодаря сравнительно развитой способности читать и говорить, казался несколько более высоким, нежели это было на самом деле. Ответы девочки частично были просто заучены, и сама она не всегда их понимала. В то же самое время иногда у Сары случались такие всплески понимания, что они могли привести в замешательство тех, кто ее хорошо знал.

На первом терапевтическом занятии Сара—хорошенькая девочка, голубоглазая, с каштановыми волосами – вела себя очень тихо. Она не была готова болтать со мной. Однако с помощью музыкальных инструментов мы сошлись чуть ближе. Сара ощущала разницу между громкими и тихими звуками и интуитивно чувствовала структуру музыки, длительность фраз. Занятия шли, и стеснительность девочки рассеивалась, раскрывая весьма сильную личность, которая упрямо выбирала свой собственный путь, искусно манипулируя взрослыми, чтобы этого добиться. Ей нравилось играть по очереди, и она могла подхватить и развить любой музыкальный намек, брошенный мною. Окончательно избавившись от стеснительности, Сара начала спонтанно петь очень правильно интонированным голосом, и ей нравились наши речета-тивы-импровизации.

Она обладала прекрасным чувством ритма, и когда играла на ударных инструментах без настройки, например бонгосе, то на поверхность выплывали некоторые ее внутренние конфликты. Иногда Сара просила, чтобы мы играли тихо, в медленном темпе, но выдерживала такую музыку недолго, после чего могла или вступить быстрым аччелерандо, или внезапно разразиться мощной, бешеной барабанной дробью. Лицо ее принимало выражение, подходящее лишь под одно определение – испуганное ликование. Эти сдерживаемые внутри чувства следовало направить в верное русло. Музыкальная терапия была одним из способов сделать это, но со временем я приходила к выводу, что этот способ не должен быть единственным. Еженедельных занятий с ней было явно недостаточно.

В течение следующего года в Центре организовали групповые занятия холдинг-терапией, с наблюдением и поддержкой. В эту группу попали Сара и Энн. Данная форма терапии предписывает матери (или отцу) непосредственно пресекать попытки ребенка уйти от контакта. Она включает крайне плотный телесный контакт в положении лицом друг к другу, предоставляя возможность родителю и ребенку наладить эмоциональный контакт в условиях поддерживающей среды. В такой ситуации замкнутость ребенка может смениться яростью, раздражением, за которым может последовать разрядка, когда ребенок успокаивается и приникает к матери.

По окончании проекта я выступила в роли помощника Сары и Энн на занятиях холдинг-терапией. Это позволило мне наблюдать за происходящим и, что еще важнее, обогатило и расширило мои взаимоотношения с Энн и Сарой. Холдинг-терапия помогла им, однако и ее было еще недостаточно.

Когда началось исследование, связанное с музыкальной терапией, Энн и Сара попали в ту группу, которую в течение первого блока занятий посещают и мать, и ребенок. Энн проявила себя заинтересованным участником, так как понимала, насколько музыка важна для ее дочери. Сара имела преимущества, поскольку уже два года проходила музыкальную терапию. Она была знакома с формой занятий и не могла взять в толк, почему маме приходится учиться использовать музыку так, как раньше она этого не делала, а именно спонтанно импровизируя. Несмотря на эпизодическую критику Сары, Энн, занимаясь, развивала свои навыки обращения с мелодическими инструментами. Она легко управлялась с барабанами, тарелкой или бубном (в основном для ритмической поддержки) и любила петь.

Со временем Сара все очевиднее пыталась манипулировать Энн и, в меньшей степени, мной. Главное испытание выпало на пятом занятии. Энн нездоровилось от предменструального напряжения и простуды. Сара, заметив, что мама не совсем в форме, решила занять место лидера в нашем трио. Девочка была почти в маниакальном состоянии, она была очень беспокойной, из-за чего ей было трудно управлять своими движениями, когда мы сидели на полу во время музицирования. До игры мы разговаривали об имитации, или «подражании» (более понятное слово для Сары). Она зациклилась на этой теме и настаивала на том, чтобы в течение занятия мы подражали всем ее действиям. Я постаралась четко объяснить, что мы будем подражать, только если захотим. А так мы будем играть и петь, как решили раньше. Может быть, ей даже понравится подражать нам. Но Сара предпочла отказаться.

Это занятие началось с долгих приветствий: «Привет!», «Всем привет!», «Как у тебя сегодня дела?» Сара выбрала глокеншпиль, Энн – альтовый ксилофон (эти инструменты стояли рядом). Они были настроены в пентатонике: до, ре, фа, соль, ля. Я спела и сыграла на Сарином глокеншпиле коротенький мотивчик на слова «Всем привет», девочка наблюдала за мной и тут же скопировала и пение, и игру. Энн повторила на ксилофоне. Мелодия захватила Сару, и девочка играла ее с некоторыми передышками все занятие. Эта вступительная звуковая последовательность сильно помогла музыкальному общению между нами троими. Я продолжила, стала петь импровизированными фразами о погоде (на улице шел дождь). Энн аккомпанировала мне, играя мягкое нисходящее и восходящее глиссандо на ксилофоне. Сара выступала контрастом – быстро отбивала мой ритм на глокеншпиле, прежде чем сымитировать глиссандо Энн. Для мамы с дочкой это были мгновенья единения через музыку.

Занятие шло, и Сара стала предъявлять (словесно и музыкально) свои требования. Она хотела, чтобы мы просто копировали ее и только. Я была готова к компромиссу, но если не соглашалась с Сарой, то музыкальными средствами явно выражала протест. Энн действия Сары показались столь назойливыми, что она попыталась «уйти в себя», тихо наигрывая мелодию, которую она играла в начале занятия. Временами Сара начинала агрессивно тыкать своей палочкой в сторону маминого лица, на что Энн предпочитала никак не реагировать. Я возвращала девочку к инструментам, с помощью которых она могла выразить свои переживания, вызванные нашей размолвкой.

Заключительная часть занятия, полностью посвященная импровизациям, включала совместное музицирование и обмен инструментами, если нам того хотелось. В партии Сары все чаще и яснее проступали музыкальные «взрывы», с неистовым ритмом и резкой динамикой. Я пододвинула барабаны ближе к Энн, с тем чтобы она, играя на них, могла сильнее влиять на импровизации. Думаю, Сара осознала, что мы не всегда готовы удовлетворять ее требования, поэтому придумала другую уловку: словами указывала нам, когда останавливаться и начинать снова. Мы с Энн молча согласились подчиниться. Далее последовали энергичные, размашистые, ритмичные фразы. Завершилась эта импровизация громкой совместной кульминацией и затем короткой паузой.

Я запела: «Расставаться нам пора». Сара прервала меня, пропев: «Это песенка прощальная», выместив свое раздражение на бубне и тамбурине, лежавших по обе стороны от нее на полу. Я пропела: «До свидания, Энн». Сара вступила с громким «Пока, бум!», снова делая вид, что сейчас стукнет маму палочкой. Я продолжала. Сара взглянула на меня и объявила, что я должна повторить за ней. Я спела: «Зачем?». «Потому что я так хочу», – пропела она в ответ. Этот речитатив продолжился моим настоятельным предложением попрощаться. Занятие нужно было заканчивать. Сара отплатила тем, что спела и сыграла мотив: «Привет всем!» на глокеншпиле. Энн тихонько аккомпанировала ей на ксилофоне. На двойное «пока» Сара ответила «приветами». Когда я предложила девочке спеть «До свидания» своей маме, она выбила яростную дробь на тамбурине и бубне. Я настаивала, и Сара быстро повернулась к матери, спела: «Пока, бум!» и ударила ее по щеке...