Никакого общения поначалу не было. Оливер не смотрел на меня, казалось, что он не воспринимает окружающее. Во время первого занятия я проверила его положительные или отрицательные реакции на различные музыкальные упражнения. Я вынудила его взглянуть на различные музыкальные инструменты и послушать, как они звучат: пластинчатые колокольчики, фортепьяно, барабаны, тарелки, флейты, маракасы, виолончель. На ритм Оливер не отреагировал, не привлекли его и барабаны. Ни один инструмент ему не приглянулся. Он отказывался открыть рот и петь. Однако положительно отреагировал на красивые, долгие резонирующие звуки, особенно виолончели. Услышав их, Оливер поднял глаза и внимательно прислушался к ее звукам, пока они не затихли. Колебания виолончельных струн словно сделали безопасной окружающую среду, которая ничего от него не требовала.

Я разработала для Оливера долгосрочную программу, в некоторой мере соотносившуюся с психотерапией и речевой терапией, которыми с ним уже занимались в клинике. Мой подход основывался на психологических процессах и методиках, приспособленных к врожденным реакциям мальчика на музыку и к его поведению. Я надеялась, что со временем музыка проникнет в его бессознательное и вынесет наружу агрессию, страх или гнев. Надеялась, что она ослабит его тревоги и напряжение, сформирует безопасную среду, в которой он сможет свободно выражать и идентифицировать себя, поможет ему воспринимать окружающее и контролировать движения.

Я ожидала, что музыкальные занятия послужат средством наладить личные взаимоотношения со взрослыми, основанные на доверии и безопасности, – одной из главных его потребностей. Также мне хотелось внести благотворную красоту в жизнь этого бедного мальчика.

Чтобы наладить коммуникацию с Оливером, я с самого начала использовала и рецептивную, и активную методики. Его реакция на резонирующие звуки уже была формой коммуникации, которую следовало переплавить в полезный и приятный опыт, во время которого он мог бы слушать и создавать музыку самостоятельно.

В течение нескольких месяцев наши занятия начинались с того, что Оливер забирался в кресло и сидел там, на вид какой-то потерянный и незащищенный. Я не разговаривала с ним, а играла на виолончели, повернувшись к мальчику лицом. Музыку я выбирала очень мягкую, обыкновенно в среднем регистре, или знакомые ему мелодии, или же импровизировала. Шаг за шагом я расширяла репертуар и, исполняя все более крупные отрывки, увеличила продолжительность игры от десяти до шестидесяти секунд. Слушал Оливер хорошо и во время игры сидел с закрытыми глазами. Уставая, он шептал: «Больше не надо». Он никогда не выказывал желания потрогать виолончель, находя удовольствие лишь в слушании, однако позднее мотивация появилась.

Инструменты и голос служат музыкальными посредниками, помогающими наладить коммуникацию. Инструменты, которые я предлагала Оливеру, ставшие его «оркестром», не требовали никаких специальных технических навыков и дарили чувство удовлетворения «здесь и сейчас». Они предлагали нетрудный, но важный способ развивать восприятие, слуховое внимание и контроль за движениями. Набор инструментов включал восемь пластинчатых колокольчиков, глокеншпиль, маракасы, разные барабаны, флейты, тарелочки, одну большую оркестровую тарелку и деревянную доску. Использовали мы и фортепьяно, и виолончель, и маленький магнитофончик, служивший для самых разных целей.

Музыкальные отрывки должны были быть очень короткими, выражать конкретное настроение и, по возможности, вызывать у ребенка невербальные представления. Я предполагала, что на более поздних этапах мы будем экспериментировать с реакциями Оливера на необычные музыкальные звуки.

Для ребенка с аутизмом геометрическая форма музыкального инструмента нередко крайне значима: Оливер обращал внимание на круглые предметы – тарелки, барабаны, на параллельные линии клавиатуры, глокеншпиля или набора пластинчатых колокольчиков. Он избегал контакта с некоторыми предметами или же обращался с ними весьма нелепым образом. Так, он часто не использовал большой палец, держа палочку, и еще долгое время продолжал ее удерживать только между средним и указательным или безымянным пальцами, так что она просто болталась. В течение нескольких месяцев он отказывался, сидя за фортепьяно, разжимать ладони, касаясь клавиатуры. Начал Оливер с того, что стукал по клавишам скрещенными руками, согнутыми в локтях, затем постепенно стал делать то же кулаком или же ладонью, но выгибая при этом пальцы. Постепенно, по мере того как развивалось тактильное восприятие, он научился класть руки и пальцы на клавиатуру обычным образом. Руки у него были красивые, с длинными, сужающимися к концу пальцами, которым позавидовали бы многие пианисты.

Конец ознакомительного фрагмента. Полный текст доступен на www.litres.ru