– Одна – Дарья Францевна Зигель, – догадался Порфирий Петрович. – А вторая – процентщица Шелудякова?
– Дарья – да, она у меня первая кандидатка была. Про старуху-ростовщицу я тогда еще знать не знал. Вторая – это была Гертруда Ресслих, у кого я остановился. Затейница почище Дарьюшки-покойницы. Вот уж кто заслужил сфинкса по голове! А насчет процентщицы и стряпчего этого, Чебарова, я случайно узнал. В первый день, как прибыл, сидел в трактире. Пил вино, да разговор подслушивал. Я вообще обожаю подслушивать, – подмигнул Аркадий Иванович приставу. – Два голодранца друг дружке жаловались, жидок какой-то и студентик. Первый про Чебарова весьма чувствительно излагал. Как стряпчий с него долг требует, ни единого дня отсрочки не дает и за то его, жидка, теперь отправят из Петербурга по этапу назад в черту оседлости, откуда он с огромными трудами выбился. Ну, а студент в ответ поведал собеседнику про чудесную Алену Ивановну. Эге, подумалось мне, на ловца и зверь. Навел кое-какие справочки, выяснил: всё точно – и стряпчий, и старуха самые натуральные бациллы, на каждой можно по минусу списать. Сразу и исполнил.
– Даже проверять не стали, любит их кто иль нет? – не сдержался Порфирий Петрович. – У Алены Ивановны, к примеру, сестра малахольная.
Но Аркадия Ивановича было не сбить:
– Сестре без старухи только облегчение выйдет. Очень уж ведьма эту Лизавету мучила. Не сильно я сестру по голове-то стукнул? Единственно чтоб оглушить, ибо к чему ж мне зазря арифметику усугублять? Существо она безобидное, и дома ей быть никак не следовало – она к куме чаевничать отправилась. Что удивляетесь? Говорю ведь: я справки навел, а человек я обстоятельный… Ну вот, стало быть, сначала Алену Ивановну с Чебаровым сплюсовал – к ростовщице якобы заклад хороший принес, к стряпчему – кляузу. Жадны очень были, нисколько я с ними не затруднился. А потом и Дарьюшку, жабу мерзкую, угостил. Это и того легче вышло. С Ресслихшей только замешкался. Выманила она себе отсрочку, сама того не ведая.
Помещику отчего-то стало вдруг весело, так весело, что он со смеху пополам согнулся. Удобнейший был момент, чтоб револьвер с полу подобрать, но Порфирий Петрович не стал.
– Чем же она так себя перед вами отличила?
Аркадий Иванович разогнулся, с важным видом сказал:
– Жениться я собрался, по Гертруды Карловны протекции. Уж несколько дней в женихах хожу. Она говорит: «Девочка – прелесть, совершенно в вашем вкусе. И родители возьмут недорого. Только уговор: после медового месяца вы жену ко мне привезете, на что она вам? А я уж ей применение сыщу». Хотел я Гертруду в тот самый миг по маковке угостить, благо и трость при мне была. Любопытство удержало. Животное ведь во мне никуда не делось. Сходил, поглядел – и вправду очень хороша. Не только телесно, в этом возрасте они все персики. Но у этой в глазках еще и гордость читается, и характер, и страсть. Эх, подумал я, минусом больше, минусом меньше. Ресслихшей же и расплачусь. – В его глазах мелькнули веселые, безумные огоньки. – По-моему, даже остроумно. А, с другой стороны, отчего бы мне и не жениться? Предстать пред очи той, другой, уже не мечтаю: отвергла и вновь отвергнет. Ей не нуль нужен, а величина положительная. Для путешествия же, в которое я собираюсь, и нулем обойтись можно. Я в Америку нацелился уплыть, не говорил я вам?
– Поминали-с, про Новый Свет.
– Интереснейшее, говорят, место. У меня там знакомец один проживает. Очень расхваливает… О чем бишь я? – Аркадий Иванович потер лоб. – Ах да, арифметика. Считайте сами: за немую девчонку, лакея и Марфу Петровну я расплатился процентщицей, Чебаровым и Дарьей Францевной. Господина Лужина, – он кивнул на труп Петра Петровича, – хотел я себе в кредит вписать, как будущую индульгенцию. Очень уж гнусный экземпляр. Да жалко мальчишка, помощник ваш, припутался. Ничего, это квит на квит пойдет. Таким образом на сей момент я полностию чист и выведен в нуль целых, нуль десятых. Был Аркадий Свидригайлов, а как бы его и не было. Сколько напакостил, столько за собою и прибрал.
Достаточно, сказал себе надворный советник. Пора!
Он оглушительно чихнул – не взаправду, а притворно, и, будто бы желая прикрыть собеседника от брызг, наклонился всем телом вперед и в сторону. Оставалось лишь протянуть левую, незашибленную руку.
– Про невесту мою желаете послушать? – хихикнул Свидригайлов. – Как я ее к венцу готовлю? Послушайте, вам занятно будет.
Пристав медленно разогнулся. Сочные губы помещика плотоядно улыбались.
– Здесь подготовочка сладостнее результата, уж можете мне поверить, я в таких делах толк знаю. В семействе ихнем я на полном доверии, особенно после того, как папаше тысячонку вперед дал. Предоставляют все свободы. В шестнадцать лет барышни ко всему любопытны, только поспешностью не спугни. Я с нею для начала взял солидный и пренаучный тон. Мол, для добросовестного исполнения будущих обязанностей супруги и матери должен ввести свою невесту во все физиологические подробности – так оно прогрессивней и цивилизованней выйдет. Читал вслух из медицинской энциклопедии, показывал картинки. А вчера наглядную демонстрацию произвел. В заведении у Гертруды Карловны такие особые комнатки есть, где можно через окошечко подглядеть. Стоим мы с моей Аделаидой Степановной щека к щеке, подглядываем, а в будуаре специально нанятая мною девка с нанятым же кавалером ухищряются. Я же тихонько, шепотом, подробности разъясняю, всё тем же цивилизованным тоном. А щечка у невесты моей все горячее, а сердчишко колотится… Ну, я руку ей на спину положил, где шнуровочка. Распускаю понемножку, и пальцами все ниже, ниже, где у них, барышень, над филейными частями, знаете, славные такие ямочки…
– Довольно! – вскричал Порфирий Петрович. – Какие гадости вы говорите! Прекратите, низкий вы человек!
Аркадий Иванович так и зашелся – до слез из глаз, даже тростью от веселости об стол застучал.
– Ох… Я думал, раньше оборвете. Однако вы даже до «ямочек над филейными частями» дослушали. Экий вы, сударь, сладострастник. Сколько раз могли «франкотт» свой подобрать, да не стали – очень уж хотелось еще послушать.
С этими словами Свидригайлов быстро наклонился вперед, концом палки ловко подцепил револьвер и подтянул к себе. Надворный советник не успел и шелохнуться.
– Хорошая вещь, – одобрил весельчак, покручивая барабан. – Рублей сорок, поди, отдали? А вот интересно, – он заглянул в дуло…
* * *
Здесь, на середине предложения, повесть заканчивалась, причем за последним абзацем, яростно перечеркнутым крест-накрест, было криво и крупно написано:
Мочи нет! Всё чушь! Надо не так, не про то! И начать по-другому!
А дальше начинался текст, знакомый Николасу Фандорину с юных лет:
«В начале июля, в чрезвычайно жаркое время, под вечер, один молодой человек вышел из своей каморки, которую нанимал от жильцов в С-м переулке, на улицу и медленно, как бы в нерешимости, отправился к К-ну мосту. Он благополучно избегнул встречи с своею хозяйкой на лестнице. Каморка его приходилась под самою кровлей высокого пятиэтажного дома и походила более на шкаф, чем на квартиру. Квартирная же хозяйка его, у которой он нанимал эту каморку с обедом и прислугой, помещалась одною лестницей ниже, в отдельной квартире, и каждый раз, при выходе на улицу, ему непременно надо было проходить мимо хозяйкиной кухни, почти всегда настежь отворенной на лестницу. И каждый раз молодой человек, проходя мимо, чувствовал какое-то болезненное и трусливое ощущение, которого…
КОНЕЦ
Дополнения и примечания
Одна из тягчайших нагрузок почти всякого детективного романа – необходимость в конце разъяснить все хитросплетения и разоблачить все фокусы, которыми сочинитель расцветил сюжет. Совершенно уклониться от этой повинности невозможно, ибо рискуешь оставить читателя обиженным и неудовлетворенным. Однако растолковывать каждую мелочь тоже не резон, ведь за кокетство завязки и неожиданность кульминации отдуваться будет несчастный финал, в котором и так каждая строка на вес золота.
