Литмир - Электронная Библиотека
A
A

– Товарищи, без паники! Товарищи, дадим отпор! Сопротивляйтесь, товарищи! – пронеслось по толпе.

Бухнул первый выстрел. Таня вдруг увидела совсем близко от себя молодую женщину, которая, деловито задрав юбки, вытащила из-за чулка револьвер и часто стала палить. Таня вспомнила, что и у нее в муфте спрятан крохотный «бульдог», выхватила его и, радостно вскрикнув, выстрелила в воздух.

– Ух, сволочи! – тяжело выдохнул кто-то совсем рядом, и мимо пронеслось, скрипя подпругой, остро пахнувшее тело лошади с сапогом драгуна. Вслед за этим сразу же Таня увидела шатающегося и мычащего от боли человека с рассеченными руками и лицом. Человек упал. Таня бросилась к нему, и в это время со стороны Большой Дмитровки – словно рухнула громадная поленница дров – прогрохотал залп. Плотный ряд серых шинелей, закрывая весь проход улицы, устремился в Камергерский.

– Лиза! Сима! – отчаянно закричала Таня.

В толпе уже мелькали черные шинели городовых, дворницкие бляхи… Кто-то рванул Таню за плечо.

– Ага, с ливальверчиком!

– Товарищи, нужно, пока не поздно, захватить Николаевский вокзал, прервать связь с Петербургом. Оттуда нам угрожает главная опасность!

– Но оттуда мы ждем и помощи!

– Это дело железнодорожной дружины.

– У них мало сил. На вокзале железнодорожный батальон, две роты, эскадрон и две пушки…

– Пропустите, пропустите, я член Федеративного комитета. Товарищи, я принес ужасную новость – час назад в Косом переулке арестован Федеративный Совет.

– Без паники, товарищи!

Николай Берг прибежал домой в шинели с оторванным лацканом, мелькнул в зеркалах взлохмаченный, с горящими глазами.

«Все-таки мы с Павлом – одно лицо», – подумал невольно он, но тут же эта мысль была захлестнута потоком, водопадом других мыслей, среди которых была одна, поразившая Николая.

«Только политические лозунги! Ни одного экономического – вот что удивительно! Эти огромные толпы забитых, почти неграмотных людей требуют конституции, демократии, уважения личности! Что они знают про демократию? Они одержимы, они готовы сразиться с чудовищной силой! Безумцы! Будет кровавая баня!»

Шаги его гулко разносились по огромному дому.

– Павел! – крикнул он. – Лиза! Таня! – голос раскатился по лестницам и комнатам, и Николай сразу же понял, что дом пуст. Он пробежал все-таки через холл, распахнул несколько дверей, потом спустился в подвал.

Здесь, как всегда, орудовали «блаженненькие», как их называла Сима, студенты-химики. Студенты весело насвистывали какой-то кекуок.

– Простите, милостивые государи, за вторжение, – процедил сквозь зубы Николай, – но не видели ли вы кого-нибудь из хозяев этого дома?

– Пашка, должно быть, на фабрике, Колюня, – с поразившей Николая фамильярностью сказал один из «блаженненьких», – а девочки, наверное, гуляют…

«Девочки гуляют!» Артиллерия уже бьет вдоль Тверского бульвара, повсюду дерутся, а «девочки гуляют», – Николай в бешенстве вылетел из подвала, снова пробежал по темной, в таинственных бликах и тенях гостиной, повернул выключатель – света не было: забастовка.

Он сгреб со стола несколько газет, сунул их в камин, бросил спичку. Красные отблески заплясали на полу, на стенах, на окнах… Николай вдруг увидел среди пушистых хвойных лап, вплотную подступающих к окну, двух птах небесных, снегирей, красногрудого самца и серенькую самочку. Птахи кувыркались в снегу, топорщили перышки, раскачивались на ветках в полном блаженстве.

– Какая идиллия! – ядовито процедил Николай. – На дворе революция, а у них, видите ли, любовь…

Застучали двери, в вестибюле послышались незнакомые мужские голоса и женский плач. Николай рванулся.

В прихожей топтались два солдата в мохнатых шапках, один из них зажигал лампу, а на ступеньках лежала ревущая во весь голос трясущаяся Сима.

– Коленька! – дурным голосом завопила она. – Схватили наших девочек в Камергерском! Сама видела, и Лизу, и Таню в полицейскую карету затолкали… Меня тоже волокли, да вот господа «артурцы» отбили…

У Николая кругом пошла голова, он схватился за бронзового Пана со свирелью, крикнул:

– Где Павел, Сима? Где Павел?

– Павел на обувной с дружиной распоряжается…

Градоначальник барон Медем – в Петербург:

…В настоящее время мятежники стараются захватить в свои руки власть над городом путем систематического сужения баррикад, постепенно суживая кольцо последних к центру. Некоторые местности фактически уже находятся во власти восставших…

«Известия Совета рабочих депутатов»:

…Победа близка! Будьте, товарищи, смелы, решительны и умейте, не дрогнув, смотреть в глаза нищете и смерти в борьбе за свободу!

Генерал-губернатор Дубасов – премьер-министру Витте:

Положение становится очень серьезным. Кольцо баррикад охватывает город все теснее, войск для противодействия становится явно недостаточно. Совершенно необходимо послать из Петербурга, хотя бы временно, бригаду пехоты.

С колокольни Страстного монастыря открывался обширный вид на заваленную снегом, подернутую морозной дымкой низкокрышую Москву. Маковки бесчисленных церквей светились под лютым декабрьским солнцем. Ближе всего и удобней для прицела был Тверской бульвар в черном человеческом мельтешении, в морозном дыхании, в мелькании узких красных полотнищ.

– Ишь, сволочи, своего тряпья у них не хватает, над русским флагом измываются. Белое и синее отрывают, а красным машут!

Во главе бульвара стоял, опустив голову в плечи, в пышный снежный воротник, печальный черный человек.

Артиллеристы, багровые от натуги, втащили наконец на колокольню пулемет и, приседая, чтоб не расшибить лбы об огромные колокола, подкатили его к краю площадки.

– Наводи на бульвар, елки точеные! – гаркнул, растирая побелевшие уши, бравый усатенький поручик.

Артиллеристы замялись.

– Броде бы не с руки, – пробормотал один носатый, а рот – галка залетит, ефрейтор. – Вроде бы не с руки, ваше благородие, со святого места пулеметом…

– Я тебе, Бухтин, из рожи сейчас татарский бифштекс сделаю, – спокойно сказал поручик.

Взялись заряжать.

– Сейчас по бульвару шарахнем, – потирая руки, словно перед стопкой водки, говорил поручик, – а потом засадим вон по той баррикаде. Париж, ха-ха-ха, история!

Солдаты меж собой перешептывались:

– А это кто ж там такой – чугунный?

– Генерал, должно, какой, полководец…

На Старо-Триумфальной казачью сотню окружила вооруженная толпа. Ружья и пистолеты были подняты стволами вверх, шашки пока лежали в ножнах. В толпе мелькало множество молодых женских лиц. Казаки неуверенно улыбались.

– Свободу казакам! Долой офицеров! – раздался вдруг пронзительный крик.

– Ура! – загремела толпа.

– Шашки наголо! – голос есаула потонул в шуме.

– Эй, казачки-красавчики, переходите к нам! – Яркоглазая молодка взялась за стремя. Чубатый свесился, прижал руку к груди.

– Господа, как же я могу, когда я присягу принимал защищать государство!

– Да ведь мы и есть, голубчик, это самое русское государство, кто же еще, – прогудел пышноусый рабочий.

– Разойдись! Стреляем! – прорезался металлический голос из толпы.

– Не стреляйте! Казаки за нас! Не стреляйте! – закричали в толпе.

Анархистская дружина «Черный костер» дала по казакам залп из «маузеров». Мгновенно взвились шашки. Сотня и дружина ринулись друг на друга в атаку. Митенька Петунин метко прострелил есаулу голову, подхватил у убитого товарища черное знамя свободы, пикой этого знамени ударил кому-то в глаз, бросился вперед, ничего перед собой не видя, и, только получив сабельный удар по плечу, почувствовав жжение и обнаружив расползающееся на куртке темное пятно, опомнился и радостно засмеялся. Свершилось! Пролил, пролил и он кровь за свободу, отлилась хоть капелька его, Митиной, кровушки за убиенных им невинных агнцев в Петербурге, за погибшего незабвенного Виктора Николаевича Горизонтова.

39
{"b":"128168","o":1}