Красин остановился на углу Мойки и Невского, посмотрел в небо и явственно заметил, как повернулся, сверкнув одним боком, кораблик Адмиралтейства.

Ветер меняет направление. Бывший «ответственный техник, финансист и транспортер партии», нынешний директор общероссийского отделения «Сименс и Шуккерт» стоит, глядя вдаль, в перспективу Невского, в конце которого бредет одинокая человеческая фигурка. Красин думает об электричестве и о своей судьбе, вспоминает погибших и живых. Он еще не знает, что будет с ним. Он не знает, что сразу после Октября он придет к Ленину в Смольный и отправится по его приказу на мирные переговоры в Брест, где начнет свой новый революционный бой за каждую пядь достоинства юного рабоче-крестьянского государства, за каждый его винт, за каждую шестеренку, за каждый рубль; он не знает, что будет народным комиссаром по внешней торговле пролетарской державы и что на его глазах из диких выветрившихся свалок разрухи начнет подниматься мечта его молодости – стройки свободной России; он не знает, что революция пошлет его дипломатом на Генуэзскую и Гаагскую конференции вместе с Чичериным и Литвиновым («помните, Валлах, это кафе и пулемет Мартенса?») и что прожженные европейские Талейраны будут пасовать перед ними; он еще не знает, что будет советским полпредом во Франции и Англии и что однажды вслед его автомобилю высокий и мрачный красавец поэт пробасит: «Едет Красин – сед и прекрасен»; он еще не знает, что умрет далеко от родины, на тенистой улице возле Кенсингтон-парка в Лондоне; он еще не знает, что будет потом ломать льды, ломать льды, крошить льды, и идти на помощь полярникам, и проводить караваны судов… «Пароходы, строчки и другие долгие дела»…

Он знает только, что в нем еще сидит крепкий заряд электричества, но еще не знает, что маленькая фигурка в конце Невского – это идущий к нему трижды простреленный и обожженный со всех сторон старый его боевик Канонир – Лихарев. Через десять минут они встретятся.