Камбала, обитающая у Восточной Шотландии, метать икру плывет на север против течения, которое движется здесь на юг. Другие косяки этой рыбы, промышляющие у Шетландских островов, когда придет пора размножаться, тоже путешествуют на север и тоже против течения, циркулирующего по часовой стрелке вокруг островов. Когда восточношотландскую камбалу, поймав ее по дороге к нерестилищам, завезли на Шетландские острова и выпустили здесь (пометив, конечно), она не поплыла назад к родным берегам, куда южное течение ее относило, а устремилась вместе с местной камбалой против него — на север.

На некоторых морских путях большие течения, из века в век бегущие одной дорогой, могут служить гидами для тех, кто не сидит на месте в океане. Предполагают, хотя это еще и не доказано, что даже речных угрей в их отважном трансатлантическом рейде ведут к невидимым берегам Саргассова моря тоже течения.

Личинок угрей обратно к берегам Европы несет Гольфстрим. Сами они, по-видимому, и не прилагают больших усилий, чтобы переплыть океан. Но как взрослые угри за тысячи верст от Европы находят Саргассово море? Возможно, думают некоторые исследователи, их тоже переносит через океан течение. Угрям нужно лишь, повинуясь инстинкту, выйти осенью из рек в океан да спуститься поглубже — метров так на восемьсот, а там сама вода их понесет. Ведь под Гольфстримом — океанологам это теперь хорошо известно, — но в обратном направлении течет мощная река: компенсирующее Гольфстрим противотечение. Всех отдавшихся ему оно принесет прямехонько в Саргассово море.

Гипотеза эта очень привлекательна своей простотой, однако едва ли она все объясняет. Конечно, глубинное противотечение облегчает задачу, поставленную природой перед угрями. Но наблюдения показали, что они и без него «знают», куда плыть. Ведь прежде чем добраться до этого противотечения, угрям, обитающим, например, в реках нашей Прибалтики, нужно пройти очень сложным маршрутом два моря и много проливов. Серебристых, то есть отправившихся уже в путешествие, угрей поймали как-то у берегов Швеции и выпустили на сыром лугу. Они, извиваясь, поползли все в одну сторону. Их повернули обратно, но рыбы упорно держались своего первого направления: снова и снова разворачивались, как только люди их отпускали. Самое замечательное, что курс, избранный ими, совсем не совпадал с тем, каким они плыли в море: сейчас угри ползли на юг — к морю! Добравшись до него, поплыли бы на запад. Значит, нет у них врожденного чувства направления. Или действует оно только в воде? На суше другие срабатывают инстинкты — скорее назад, кратчайшей дорогой в море!

Наука еще бессильна удовлетворительно объяснить, какие указатели физического мира направляют речных угрей к цели их фантастического рейда. Загадка остается пока загадкой.

Дети солнца

Опять Мнемозина

юди уже давно близко знакомы с пчёлами. Еще троглодиты скрашивали несладкую жизнь свою мёдом диких пчел. Но многие тайны этих удивительных насекомых не были нам ведомы до самых последних дней.

Тем, что мы знаем теперь о вкусах и чувствах пчел, о методах их навигации и средствах общения друг с другом, о хореографическом языке маленьких граждан большой общины, мы обязаны трудолюбию и изобретательности одного австрийского исследователя. Имя его Карл Фриш. Более пятидесяти лет жизни посвятил он изучению медоносной пчелы, и результаты упорного труда превзошли все ожидания. О том, каким пчела видит мир, как она в нем ориентируется, мы теперь знаем больше, чем о чувствах многих других животных, более близких нам по крови. Мы знаем, например, что многокрасочный подсолнечный мир выглядит для пчелы жёлто-сине-зелёно-ультрафиолетовым. Даже красный цвет, которым так богата природа, пчела не различает. Почему же тогда она садится на красные цветы? Розы, например, или маки. Потому, что красные цветы отражают много ультрафиолетовых лучей, к которым пчелы очень чувствительны. Какого цвета эти лучи, мы не можем сказать, так как никогда их не видим. Глаз наш слеп к ним с рождения. Только некоторые приборы доказывают, что ультрафиолетовые лучи действительно существуют.

Мы знаем также, что квадрат пчела едва ли отличает от круга и треугольника: в геометрии она не сильна. Зато крест отлично выделяет среди других фигур, поскольку похож он на цветок, а от цветов ведь зависит вся жизнь улья. Вообще фигуры с изрезанными очертаниями, с более мелким и контрастным рисунком пчела замечает сразу. Массивные и геометрически правильные формы почти не привлекают ее внимание.

Итак, пчела, улетающая из улья на поиски сладкой пищи, достаточно хорошо оснащена всевозможными органами, чтобы поскорее найти эту пищу и не заблудиться на обратном пути. Зрение ее приспособлено наилучшим образом замечать предметы, которые размером, формой своей и раскраской похожи на цветы. Тонкое обоняние помогает пчеле лучше ориентироваться на лугу, а превосходная память снова приведет ее туда, где растения дарят обильное угощение. У пчел память едва ли хуже, чем у ос-наездников.

Покидая улей или цветы, богатые нектаром, пчела и в том и в другом случае совершает ориентировочный полет над местностью, чтобы лучше ее изучить. Форму же и окраску самих цветов пчела запоминает, когда приближается к ним, а не когда улетает. Доказывает это следующий опыт.

Соорудим из куска стекла и четырех камешков небольшой столик. Положим под него один под другим два разноцветных листа бумаги: сверху синий, снизу желтый. Поставим на столик блюдце с сахарным сиропом и будем ждать пчел.

Как только прилетит первая из них и начнет сосать сироп, верхнюю, синюю бумагу выдернем из-под столика — под блюдцем останется только желтая. Пчела насытится и, сделав круг над «столовой», полетит в улей. Пока летает она, положим оба листа бумаги рядом под стеклом и над каждым из них поставим по блюдцу, но без сиропа. Пчела вернется и сядет без колебаний на синюю бумагу и на ней станет искать сироп. Желтую оставит без внимания. А ведь когда пила она сироп и улетала, под ней желтая была бумага! Лишь садилась пчела на синюю. Значит, садясь, и запомнила, как выглядит сахарница.

Покидая улей, пчела запоминает его местоположение. Вертикальными кругами летает некоторое время перед летком, повернувшись головой к нему. Если в ее отсутствие передвинем улей, то, вернувшись, пчела будет искать его там, где он стоял прежде. Если же его просто повернем летком в другую сторону, пчела опустится на стенку улья, обращенную туда, где леток был раньше. Станет бегать по этой стенке. Потом лишь, повернув за угол, найдет дверь своего дома.

Пчелы подобно наездникам запоминают ориентиры и на пути от улья к медоносам. Однажды сделали такой опыт. На заброшенном аэродроме поставили улей, а вокруг соорудили искусственный пейзаж. Когда пчелы к нему привыкли, ту часть «ландшафта», вдоль которой они летали к кормушкам, передвинули в сторону, не нарушая, однако, прежнего соотношения предметов. Пчелы полетели новой, ложной дорогой: вдоль тех же ориентиров, к которым привыкли. Но поскольку теперь они уводили их в сторону, то в конце этой дороги пчелы заблудились.

Затем вот что сделали. Блюдце с сахарным сиропом поставили на некотором расстоянии перед летком. Пчелы к нему привыкли. Тогда блюдце перенесли немного в сторону — вправо от улья. Пчелы, насосавшись сиропа, полетели от кормушки сначала прямо, в том же направлении, как и прежде. Пролетели приблизительно такое же расстояние, которое раньше разделяло улей и блюдце, стали искать там дом, выписывая в воздухе круги и пируэты.

Даже когда блюдце переносили за улей (а прежде оно стояло перед ульем), они летели старым курсом и только удалялись от улья. Видно, в этих случаях срабатывала механическая память: насекомые привыкли летать от кормушек в определенном направлении и на определенную дистанцию. Запомнили и то и другое и механически следовали привычке, не сверяясь с показаниями своего компаса. Но когда уже чувствовали, что заблудились, то, полетав кругами в конце заученной дистанции, вдруг прямиком и без колебаний устремлялись к улью и быстро его находили.