После госпиталя получил назначение на Черноморский флот — в 9-ю бригаду морской пехоты командиром 1-го отдельного батальона.

В мае 1942 года 9-я бригада прибыла в Севастополь. Никульшина назначили командиром противодесантной обороны Херсонесского полуострова, куда входили Херсонесский аэродром, 35-я батарея и весь район до Камышевой бухты.

В июньские дни батальон Никульшина придали 109-й стрелковой дивизии, которой командовал генерал Новиков. Тяжелые бои у Сапун-горы, на высотах Карагач. Отходили только по приказу. При отступлении к поредевшему батальону присоединились разрозненные группы бойцов, в том числе и из 79-й бригады морской пехоты.

Связь с командованием нарушилась, связные не возвращались.

1 июля Никульшин с остатками батальона и примкнувшими бойцами закрепились в районе городка 35-й батареи.

Для выяснения обстановки Вячеслав Васильевич с трудом добрался до батареи. Проникнуть внутрь не удалось, так как главный вход был завален, но Никульшин, зная устройство батареи через патерну — подземный проход — прошел на командный пункт.

От генерал-майора Новикова Никульшин узнал, что 109-й стрелковой дивизии поручено прикрыть район 35-й батареи и дать возможность прибывающим ночью сторожевым катерам и тральщикам принять севастопольцев.

Никульшин до сих пор помнит слова, сказанные ему П. Г. Новиковым:

— Действуй по партийной совести. Бери на себя любые полномочия, но до наступления темноты удержи дороги к маяку и батарее…

Потерявшие связь с командованием защитники Севастополя отходили разрозненными группами и поодиночке. Они изнемогали от усталости, жажды, но оружие не бросали, отбивались до последнего от наседавшего врага. Они не считали себя побежденными.

В этих трудных условиях на отдельных участках командирам и политработникам удавалось организовать оборону, задержать продвижение противника.

Никульшин с группой политработников, командиров и бойцов 9-й бригады сумел закрепиться на обратных скатах Казачьей бухты, привлекая к участив в обороне отходивших бойцов и командиров. С большим напряжением и самоотверженностью удалось удержать подступы к 35-й батарее до темноты…

«Во многом мне и моим товарищам помогла флотская форма. Наш призыв выстоять до ночи, не пропустить врага к батарее отступавшие воспринимали как надежду на спасение», — пишет В. В. Никульшин.

Никульшин сохранил имена своих товарищей, с кем вместе разделил всю горечь, связанную с оставлением Севастополя, с кем оставался до конца верным присяге. Я назову их: комиссар 1-го батальона 9-й бригады морской пехоты батальонный комиссар Е. И. Рыльков, комиссар саперного батальона Приморской армии батальонный комиссар В. Л. Иосипенко, политруки рот 3-го морского полка М. Г. Громов, Г. А. Смирнов, политрук роты 1-го батальона 9-й бригады старший политрук С. В. Аряшев, командир противотанковой батареи 1-го батальона 9-й бригады лейтенант П. Н. Балахонцев, топограф штаба Приморской армии лейтенант С. И. Будник, помощник командира взвода 31-го стрелкового полка сержант И. К. Тюрин, пулеметчик ординарец командира 1-го батальона 9-й бригады старший краснофлотец Б. С. Добржицкий, ординарец комиссара 1-го батальона 9-й бригады краснофлотец Д. И. Чепчугов.

В апреле 1972 года я встретился с бывшим пулеметчиком Борисом Семеновичем Добржицким — ныне он научный сотрудник одного из институтов Академии педагогических наук.

— Это было третьего июля, — рассказывал Добржицкий. — После ухода группы бойцов из семьдесят девятой бригады нас осталось двенадцать человек во главе с командиром Никульшиным. «Надо уходить на Кавказское побережье, — говорил командир. — Будем искать что-нибудь из плавсредств.» Все были согласны и верили, что с Никулышшым в море не пропадем. А если что и случится, то лучше погибнуть в море, чем попасть в лапы фашистов…

Недалеко от Херсонесского маяка Добржицкий обнаружил шестивесельный ял с тремя парами весел, но без руля.

Никульшин тщательно осмотрел суденышко и пришел к выводу, что можно отправляться в плавание.

Для руля приспособили короткое весло. С большим трудом спустили ял на воду.

У командиров и политработников были пистолеты, у Никульшина и Рылькова — парабеллумы, два ручных пулемета, немецкие автоматы, бинокль, армейский компас и плащ-палатка. Из продовольствия оказалось несколько банок рыбных консервов, сухари и несколько армейских фляг с водой.

Днем 4 июля отошли от берега. Спустя 15–20 минут немцы начали обстреливать ял. Никульшин наблюдал за разрывами, и когда батарея противника после пристрелки переходила на поражение, командовал: «Ложись!». Не оставили ял без внимания и самолеты врага, но все обошлось благополучно.

В море выяснилось, что морское дело знают только Никульшин и Добржицкий, но гребли все, начиная с Никульшина.

К вечеру поднялся ветер. Поставили парус из плащ-палатки, стало легче. С непривычки у многих гребцов на руках появились кровяные мозоли.

Никульшин установил две вахты, одной руководил сам, второй — Добржицкий.

Ефим Иванович Рыльков поддерживал у людей бодрость, веру в благополучный исход. «Надо достичь нашего берега, чтобы снова включиться в борьбу с гитлеровскими захватчиками, отомстить за Севастополь,» — повторял комиссар.

Продукты и воду распределяли командир и комиссар. Особенно мучила нехватка воды — стояла невыносимая жара. Но каждый получал воду лишь три раза в сутки — по две крышечки от алюминиевой фляжки…

Чтобы как-то сохранить влажность тела, Никульшин приказал купаться. Оказалось, что не все могут держаться на воде. Тогда решили: не умеющих плавать опускать за борт, поддерживая за руки. На четвертые сутки на это уже не хватало сил. Продовольствие и пресная вода кончились. Никульшин не разрешал пить морскую воду, но люди не выдерживали, пили. Результат сказался незамедлительно: у многих началась рвота. Примером выдержки был Никульшин. Он единственный не пил морскую воду.

— На пятые сутки нашего похода Вячеслав Васильевич достал плитку шоколада и поровну разделил на весь экипаж. Этот день я хорошо запомнил еще потому, что он был днем моего рождения. По себе помню, как возросла признательность всех нас к командиру-коммунисту Никульшину, — вспоминает Добржицкий.

Трудные то были дни, но Никульшин аккуратно вел вахтенный журнал всего перехода.

13 июля многие из экипажа увидели берег. Все были уверены, что это Кавказское побережье, — такие же очертания, как у Батумского берега.

Никульшин один сел за весла с левого борта, а тройка гребцов, в том числе и Добржицкий, сели по правому борту, но их общие усилия не могли сравниться с энергией командира.

От берега отошла моторная лодка. Добржицкий, всматриваясь, радостно доложил Никульшину:

— Батумская рыбацкая фелюга!

Радость у всех была безмерная. Но когда моторная лодка стала подходить к ялу, увидели, что фелюга турецкая: на флагштоке развевался красный флаг с полумесяцем.

Ял взяли на буксир. С большим трудом сошли севастопольцы на берег, стали показывать на воду, просили пить. Рыбаки дали морякам воды вдоволь…

Следует признать, что турки доброжелательно относились к севастопольцам. Кроме группы Никульшина, в эти дни и ночи на различных плавсредствах, отходивших от Херсонесского мыса и Казачьей бухты, до турецкого берега дошли около ста севастопольцев. Добржицкий встретился там со своим другом А. И. Гришиным, который с товарищами дошел до турецкого берега на шлюпке. Ныне Алексей Иванович Гришин — заслуженный летчик-испытатель. Это о нем в «Комсомольской правде» от 22 ноября 1970 года было рассказано в очерке «Кто учит летать самолеты».

Через несколько дней в Инеболи прибыл военный атташе СССР в Турции капитан 2 ранга Михайлов и отправил всех севастопольцев на гидрографическом корабле «Черноморец» в Батуми.

После отдыха моряки вернулись на Черноморский флот, многие из них принимали участие в освобождении Севастополя. В. В. Никульшин представил всех своих товарищей к правительственным наградам.