Василия Ксенофонтовича Усачева я знал с первых дней войны. Он был в числе тех, кто в канун войны готовился к сдаче государственных экзаменов в Военно-политической академии имени В. И. Ленина. Но держать экзамен в академии не пришлось. Вместе другими его послали на флот, многие из выпускников академии были назначены комиссарами на корабли в части морской пехоты.

И уже в трудные первые месяцы войны они выдержали экзамен политической зрелости, оправдывая личной смелостью, убежденностью в нашей победе звание комиссара ленинской закалки.

Многих я запомнил в те трудные дни войны. Прошло немало лет. Но образы славных и верных сынов нашей партии, большинство из которых отдало свою жизнь в борьбе с фашизмом, всегда встают перед моими глазами, когда вспоминаются военные годы…

Василии Ксенофонтович Усачев умел находить контакт с людьми, чутко улавливать настроение окружающих. Однажды мне довелось быть на эсминце «Шаумян», где он был комиссаром — на «Безупречный» его назначили незадолго до описываемых событий. Я выслушал тогда его доклад. Усачев обстоятельно сообщил о делах, нуждах, настроениях, думах не только личного состава корабля, но и бойцов и командиров из пополнения, отправляемого на кораблях в осажденный Севастополь. Помню, что внимательно слушал рассказ Василия Ксенофонтовича о тяготах, которые выпадают на долю раненых, ожидающих эвакуации из блокированного Севастополя. Удивила его память. Подробный доклад он делал по небольшим заметкам в блокноте. Отдельные положения, вопросы, выдвинутые Усачевым, были учтены в работе Политуправления и тыла флота и помогли мне как члену Военного совета флота познать и понять то, что не всегда мог увидеть и узнать сам.

Усачев умел вселить бодрость в тех, кто поддавался порой унынию. Краснофлотцы и старшины любили его, а командиры уважали за прямоту, принципиальность и справедливость. Особенно сроднили комиссара с экипажем последние походы в осажденный Севастополь.

Батальонный комиссар в беседах с личным составом и с красноармейцами и командирами, идущими в Севастополь, ничего не скрывал, говорил правду об обстановке в базе. Многие из нас в те трудные дни считали, что только суровая правда поможет бойцам успешно выполнить стоявшие перед ними задачи.

Только ночью «Безупречный» вернулся в Новороссийск из Камышевой бухты, доставив около 600 раненых и более 100 жителей Севастополя.

Раненые, эвакуированные женщины и дети, как всегда, были размещены по кубрикам и в каютах. Свободные от вахт краснофлотцы и старшины ухаживали во время перехода за ранеными. В часы затишья разносили обессиленным людям горячий чай.

С приходом в Новороссийск члены команды эсминца становились санитарами, выносили раненых с корабля. Времени для отдыха в последние дни у них не было. Часть личного состава сразу же приступала к приемке топлива, снарядов для зенитных орудий, продовольствия. Так было и на этот раз.

— Вся усталость проходит, как вспомним, что видели в Камышевой бухте, — рассказывал Буряк. — Раненые лежат на берегу, ждут, когда придут корабли. Артобстрел не прекращается ни днем, ни ночью, а днем еще фашистские самолеты на бреющем поливают свинцом…

На верхней палубной надстройке среди ладных и крепких краснофлотцев артиллерийского расчета я увидел юношу-подростка в чуть мешковатой, просторной для него парусиновой рубахе-голландке. Это был семнадцатилетний сын командира эсминца Володя.

Я спросил у Буряка, почему он не оставил сына в Новороссийске.

— С ним трудно теперь разговаривать, а заставить уйти с корабля невозможно. Володя за последние походы повзрослел. И ни при каких обстоятельствах он не останется… И, посмотрев на меня пристально, добавил:

— Не беспокойтесь, товарищ дивизионный комиссар, мы вернемся, все будет в порядке.

После небольшой паузы, как бы рассуждая с самим собой, он продолжил:

— Если я оставлю Володю на берегу, то на корабле могут подумать, что командир побаивается нового похода, опасается, что не вернемся. Я хочу, чтобы ни у кого не было сомнений и все верили, все были убеждены, что мы и на этот раз прорвемся в Камышевую бухту, выполним задание Военного совета флота, доставим, как всегда, все необходимое в родной Севастополь, возьмем раненых, женщин, детей и вернемся в Новороссийск.

Я слушал и ничего не мог возразить против правильных, как мне тогда казалось, доводов командира корабля.

На корабль Володя попал следующим образом. Как-то он сказал отцу, что ребята собираются идти добровольцами на фронт. Отец знал, что Володя исполнит задуманное, и попросил у командира дивизиона разрешение принять сына к себе на корабль юнгой. Комдив Г. П. Негода разрешил. Володя с радостью служил под командованием отца. Юноша плавал уже несколько месяцев и выполнял обязанности второго наводчика 37-миллиметрового автомата. Свои обязанности юнга выполнял безупречно, службу нес наравне со всеми, скидок отец не делал ему никаких… Володя был трудолюбивым, сообразительным и неунывающим пареньком и всем пришелся по душе. Ровное отношение Петра Максимовича к сыну, как к каждому краснофлотцу, еще больше укрепило уважение и любовь экипажа к требовательному и справедливому командиру корабля.

Истекали последние минуты до ухода эсминца в море. Подошел комиссар. Он был обеспокоен отсутствием газет и почты, которую должен доставить «Безупречный» в Севастополь. Усачев досадовал так, будто по его вине не пришла машина из Сочи, где печатался «Красный черноморец».

Узнав, что почту и газеты доставит «Ташкент», который выйдет несколько позднее, он облегченно вздохнул.

— Ну, тогда все в порядке!

Вид у Усачева был усталый. Он доложил, что командир и комиссар 142-й стрелковой бригады обратились к нему с просьбой рассказать о положении в Севастополе. Усачев поведал им о том, что знал, что видел накануне, сказал, что в Севастополь входить уже нельзя — корабль войдет в прилегающую к нему Камышевую бухту. Говорил о том, что Верховный Главнокомандующий в своей телеграмме севастопольцам поставил их борьбу в пример для всей Красной Армии и советского народа. Усачева спрашивали и о том, где можно прочитать телеграмму, посланную севастопольцам.

Комиссар показал бойцам флотскую газету с помещенной в ней телеграммой, прочел и передовую «Правды».

«Весь советский народ, — писала „Правда“, — народы свободолюбивых стран следят за ожесточенным сражением, которое ведет севастопольский гарнизон, отражая бешеные атаки врага. Фашистские разбойники делают отчаянную попытку сломить боевой дух защитников города. Военные моряки, морские летчики в тесном взаимодействии и содружестве, бок о бок с доблестной Красной Армией отражают бесчисленные атаки врага, его авиации, танков, пехоты. Стойкость защитников Севастополя, их мужество, их доблесть — бессмертны. На подобный героизм способны только люди, которым свобода, честь, независимость и процветание своей Родины превыше жизни.

Бок о бок стоят здесь и держат оборону моряк, красноармеец и летчик. Взаимная выручка, помощь, поддержка, совместный удар по врагу делают их непобедимыми. Самоотверженная борьба севастопольцев — это пример героизма для всей Красной Армии, для всего советского народа»[6].

Когда статья была прочитана, раздались голоса бойцов:

— Тяжело им. Не зря их борьбу поставили в пример армии и народу.

— Будем выручать севастопольцев.

Мы все знали, что поход эсминца будет трудным, и никто не питал никаких иллюзий. Однако все были уверены, что экипаж «Безупречного» и на этот раз выполнит свой долг и благополучно вернется.

Я не смог и подумать в ту минуту, что в последний раз вижу жизнерадостных отважных моряков, в последний раз жму руку замечательным людям — командиру эсминца Буряку и комиссару Усачеву…

А к вечеру 26 июня, возвратившись в Новороссийск, из радиограммы командира лидера «Ташкент» я узнал о гибели «Безупречного»…

Спустя два дня в кают-компании «Ташкента» встретился я с комендором Иваном Чередниченко и сигнальщиком Гавриилом Сушко — единственными, кого подобрала подводная лодка недалеко от места гибели «Безупречного».