Случилось так, что именно в тот момент, когда у нас сидел в гостях Волошин, мы стали первыми людьми в стране, во-первых, узнавшими, что Андрей Бабицкий жив, а во-вторых, – получившими четкое подтверждение того, что Путин имеет ко всей этой истории с похищением самое непосредственное отношение.

В половине двенадцатого ночи, когда главе администрации уже позволили слегка расслабиться и закусить водку вареной колбасой, у Маши Слоним зазвонил телефон. Звонила Наталия Геворкян, которая в тот момент писала для Путина предвыборную книгу интервью.

– У меня тут Путин в соседней комнате,– жарким шепотом сообщила Наташка. – Не могу долго говорить! Я знаю, что вы там сегодня все встречаетесь – просто передай скорее ребятам со Свободы – пусть позвонят родственникам Бабицкого и успокоят их: он жив и скоро появится какая-то пленка с ним. Мне только что сказал об этом сам Путин…

На этом связь оборвалась. Наталия звонила прямо с объекта АБЦ (это такой правительственный объект, бывший объект КГБ, где в 1991 году, кстати, готовился путч ГКЧП), где в тот самый момент проходило ее очередное интервью с Путиным для книжки.

На следующий день Наташа подробно рассказала мне, что же произошло. Точно так же, как я каждый день долбила по голове своих кремлевских знакомцев за Бабицкого, Геворкян, в свою очередь, воспользовавшись ситуацией, попробовала капать на мозги Путину.

– Путин отвечал мне о Бабицком с такой откровенной ненавистью, что мне становилось просто страшно за жизнь Андрея, – признавалась Наталия. – А в тот вечер, когда я опять начала орать: Верните немедленно Бабицкого! – Путин вдруг заявил мне: Слушайте, да отстаньте вы от меня с вашим Бабицким! Вот привезут вам пленку с ним, и увидите, что он живой и здоровый… Я на это ему говорю: Постойте, вы же уверяли, что вы его боевикам каким-то отдали! Это что, вам чеченские боевики, что ли, сейчас сообщили, что кассету с Бабицким в Москву везут?!

Услышав от Путина о кассете, Геворкян вспомнила, что она – как-никак – дочка разведчика и, выбежав под невинным предлогом из комнаты, где сидел президент, бросилась звонить нам с секретным донесением.

Когда Бабицкого, наконец-то, привезли в Москву, у всех у нас было полное ощущение, что мы все вместе отбили журналиста у спецслужб своим криком, не прекращавшимся несмотря на то, что все властные чиновники отмахивались от нас, как от назойливых мух.

Но одного из наших коллег, спасая Бабицкого, мы все-таки потеряли. Вернее, – коллегу.

После публикации в газетах обращения Хартии, которое я цитировала, мне позвонила Слоним и в жутком возмущении рассказала:

– Ты представляешь, у нас там под заявлением в защиту Бабицкого подпись Ани Мельниковой стоит, а сегодня за ее же подписью на ленте РИА Новости абсолютно бл… ская статья вышла, где утверждается, что Бабицкий – шпион ЦРУ!

До этого момента Аня Мельникова была членом нашей Хартии.

– Я сначала хотела немедленно созвать всех и исключить ее из Хартии, но потом подумала, что это какое-то советское партсобрание получится. Я просто впредь откажу Мельниковой от дома, и все! – заключила Маша.

Я попросила ее не горячиться и вместе с Ленкой Дикун отправилась к Алексею Волину, возглавлявшему тогда государственное информационное агентство РИА Новости (под крышей этого агентства как раз действовал тогда так называемый Российский информационный центр, занимавшийся пропагандистским прикрытием войны в Чечне) – выяснять, в чем дело.

– Лешка, за что ж ты так Мельникову-то опустил, а? – с порога поинтересовалась я.

Волин, ничуть не смутившись, с обычной циничной откровенностью заявил мне:

– А потому что не хрена Мальниковой выпендриваться и подписывать всякие ваши правозащитные бумажки, раз она работает на государственное СМИ. Пока я ей плачу деньги, я буду решать, какие ей заявления подписывать, а какие не подписывать! А эту статью на ленте про то, что Бабицкий – шпион, даже не Мельникова писала. Я просто вызвал к себе Аньку и говорю: Выбирай, дорогуша! Либо ты завтра на улице окажешься без зарплаты, либо ты у меня сейчас в порядке наказания поставишь свою подпись под эту статью! В другой раз будет умнее!

На моей памяти, после прихода к власти Путина, эта наша акция в защиту Бабицкого стала вообще последней совместной акцией российских журналистское в защиту чьих-либо (и в первую очередь – своих собственных) прав.

Позволю себе маленькую военную хитрость. Только в следующей главе я объясню, как мне удалось, несмотря на все старания кремлевской пресс-службы, сохранить аккредитацию в кремлевском пуле – не только на время президентской предвыборной кампании Путина, но и еще на целый год.

А пока что расскажу о периоде, когда я и сама уже проклинала тот час, в который добилась от Кремля права ездить с Путиным по стране.

На предвыборных аттракционах Путина я накаталась до тошноты. Чуть больше чем за месяц президентской избирательной кампании мне пришлось вместе с ним объездить с экскурсией 12 городов: Иркутск, Волгоград, Зеленоград, Звездный городок, Сургут, Воронеж, Санкт-Петербург, Нижний Новгород, Набережные Челны, Казань, Иваново, Орехово-Зуево.

Некоторые поездки продолжались по нескольку дней, и под конец я уже начала путать названия населенных пунктов.

– Во время посещения КамАЗа в Нижнем Тагиле Путин заявил, что… – диктовала я по мобиле в дикой спешке прямо из самолета, ловя оставшиеся секунды до взлета.

– Мы не в не Нижнем Тагиле, а в Набережных Челнах! – вовремя подсказывал кто-то из коллег.

– А мне уже все равно. Пусть скажет спасибо, что я еще могу вспомнить, как его-то самого зовут! – честно признавалась я.

Если учесть, что в перерывах между перелетами и написанием репортажей мне приходилось еще и выдерживать беспрестанные разборки с президентской пресс-службой из-за уже опубликованных текстов, а потом, в краткие счастливые мгновения приземлений на родной московской земле, бежать в редакцию и ночами (перед очередным вылетом) писать комментарии и аналитические статьи в коммерсантовский еженедельник Власть, – нетрудно посчитать, по скольку часов в день мне удавалось поспать: нипоскольку.

Я, конечно, понимаю, что Владимиру Владимировичу тоже было нелегко. Но ему-то хотя бы его же собственная пресс-служба нервы не трепала.

К тому же, я в отличие от Путина в президенты не рвалась и, возвращаясь из редакции домой в 4.30 утра только для того, чтобы прямо в одежде замертво упасть в постель на полчаса, а потом, в 5.00 – вскочить, переодеться и снова поехать в аэропорт, категорически не могла ответить на экзистенциальный вопрос: За что мне все это?!

– Ну что, завтра – в пять тридцать на нашем месте? – эту фразу мне приходилось в то время так часто слышать от Елены Дикун, что даже теперь, когда кто-нибудь из нас ее произносит, мы обе начинаем хохотать как безумные.

Под нашим местом подразумевался новый выход из метро Белорусская, неподалеку от Ленкиного дома, где во время наших поездок с Путиным она ждала меня утром, чтобы вместе ехать в правительственный аэропорт Внуково-2.

Представительница вражеского для Кремля (и на тот момент – для владельца Коммерсанта Березовского – тоже) лагеря Гусинского, Ленка Дикун стала для меня во время той предвыборной кампании без преувеличения персональным ангелом-хранителем.

Дело в том, что, к своему несчастью, по природе я – животное глубоко антиобщественное: мне бы лучше не с Путиным ездить, а дома полежать с Прустом в обнимку. И если мне долго не дают побыть одной, я потихоньку впадаю в состояние глубокого транса. Дыхание слабое. Пульс нитевидный. Реакция на окружающих практически отсутствует. В общем, система на вызовы не отвечает, попробуйте перезагрузиться.