Ее пыл вызвал у Тони беспокойство. Уж он-то знал, что такое трудное дело потребует от Кэрол максимальной уверенности в себе. Ей придется во всем полагаться только на себя, и без этого она камнем пойдет на дно. Однако не в ее духе закрывать глаза на опасности, которые могут ей грозить.

— С точки зрения психологии они, несомненно, правы, — сказал Тони. — Радецкий обязательно на тебя отреагирует. А его эмоциональное состояние поможет тебе разыграть свою роль. Он попросту не сможет относиться к тебе с тем же подозрением, как ко всем остальным чужакам. И все же тебя будут постоянно подстерегать опасности. Если ты себя выдашь, то для тебя это будет страшнее, чем для любого другого полицейского. Ему будет недостаточно убить тебя. Он заставит тебя мучиться. Ты это понимаешь?

— Да, понимаю. Но ты же знаешь, я не люблю думать о грустном.

— Тебе надо постоянно помнить об опасности. Нет ничего труднее агентурной работы. — Тони с самым серьезным видом подался вперед. — Ты будешь постоянно настороже. Ты не сможешь позволить себе поскучать о той, кем ты на самом деле являешься. Тебе придется жить чужой жизнью, и ты будешь страшно одинока. К тому же ты едешь в чужую страну, отчего одиночество будет ощущаться еще сильнее.

Его слова словно стали между ними стеной, тем более что в них угадывался еще один, скрытый смысл. Неожиданно для себя Кэрол поняла, что Тони подразумевает себя и свою жизнь.

— Ты говоришь так, словно сам прошел через это, — тихо произнесла она.

— Мне слишком долго пришлось рядиться в чужие одежки, — проговорил он с наигранной веселостью. — Я и размеренная академическая жизнь — вещи несовместимые. — Кэрол выглядела разочарованной. И правильно, подумал Тони. Она не заслужила такой чепухи. — Такие же несовместимые, как я и Франсис. Однако я приехал обсуждать не меня. Мы сможем поддерживать связь?

— Надеюсь. Морган сказал, что они откроют для меня безопасный электронный ящик.

Тони допил кофе и налил себе еще:

— Отлично. Не то чтобы я рассчитывал оказывать существенную помощь, но неплохо бы знать, что у тебя все в порядке. Да и тебе не помешает место, где ты сможешь хотя бы несколько минут в день чувствовать себя Кэрол Джордан. С другой стороны, от этого будет еще тяжелее играть роль. Поступай так, как сама найдешь нужным. Посмотри, как все сложится на новом месте.

Кэрол поставила кружку на стол и встала. Она подошла к окну, выглянула наружу. Тони видел ее профиль, ее черты, которые постоянно держал в памяти. Несколько морщинок у глаз стали глубже. Однако других изменений он не заметил. Видя, как крепко, упрямо она сжала губы, он обратил внимание на беспокойство у нее в глазах.

— Тони, я боюсь. Я стараюсь не бояться, потому что это плохо для дела. Но я очень, очень боюсь.

— Как раз страх бывает очень полезен, — сказал Тони. — У тебя будет много адреналина, пока все не закончится. Из-за страха у тебя будет вырабатываться много адреналина. И ты будешь постоянно настороже. Что бы ты теперь ни думала, тебе придется симпатизировать Радецкому. Ты будешь вести себя так, будто ты ему симпатизируешь, однако если это продлится какое-то время, ты и в самом деле начнешь ему симпатизировать. Это вариант стокгольмского синдрома. Помнишь? Когда заложники объединяются с теми, кто их захватил. Нравится тебе это или нет, но ты сблизишься с ним, возможно, он тебе понравится. Страх — отличное противоядие в таком случае.

Кэрол потерла глаза:

— Я так сильно рвусь в бой, что боюсь, как бы это не привело меня бог знает к чему. А вдруг я в него влюблюсь?

С расстроенным лицом она повернулась к Тони.

— Ты будешь не первой. И простого рецепта, как этого избежать, нет. — Тони подошел к Кэрол и взял ее руки в свои. — Если Радецкий понравится тебе, а я не вижу причин, почему этого не может случиться… ведь проще простого плыть по течению. Значит, придется тебе каждую минуту помнить, что этот человек тебе отвратителен. Ну, а там как бог даст. Однако в его досье должно быть что-то такое, что будет тебя отталкивать. Помни это и повторяй как мантру.

Он сжал ее руки, ощущая их прохладу и стараясь не думать о том, каким будет их прикосновение к его шее.

— Это просто. Он бессердечен и действует, не пачкая рук. Не могу забыть убитого дилера, как он лежит на ступеньках полицейского изолятора среди разбрызганных кругом мозгов. Радецкий же сидит в своих роскошных апартаментах, далекий от всей этой грязи, и слушает Верди или Моцарта, словно все остальное его не касается. Вот что самое отвратительное.

— Значит, каждый раз, когда тебе покажется, что тебя к нему влечет, вспоминай об этих его двух ипостасях. И ты укрепишься духом. — Тони отпустил ее руки и отступил. — Кэрол, ты справишься. Ты умная. Ты сильная. И тебе есть ради чего вернуться.

Он встретил ее взгляд. В первый раз с тех пор, как они встретились, он дал ей обещание, которое был в силах выполнить.

Если бы доктор Маргарет Шиллинг знала, что это последний день в ее жизни, она провела бы его иначе. Наверное, отправилась бы со своим возлюбленным побродить по лесу. Или посидела бы с ближайшими друзьями за кухонным столом, наслаждаясь вкусной едой и милой беседой. Или, что более вероятно, поиграла бы на компьютере со своим восьмилетним сыном Гартмутом. Даже ее бывший муж, бессердечный мерзавец, не отказал бы ей в этом, знай он, что она должна умереть.

А вместо этого она с удовольствием провела оставшиеся ей часы в университетской библиотеке. Ее главной научной темой было психологическое влияние разных религий на человека, и после недавнего посещения Римского музея в Кёльне у нее появились новые идеи насчет результатов навязывания местному населению римских богов после завоевания Германии. Ей также было интересно проследить, не повлияло ли столкновение двух религиозных систем на самих римлян.

Исследование Маргарет Шиллинг находилось в самой начальной стадии, и ей предстояло изучить еще много материалов, прежде чем сформулировать теорию. Это самая утомительная и скучная часть работы, потому что приходилось много времени сидеть в пыльных архивах и получать столько же полезной, сколько и бесполезной информации. Маргарет слышала об ученых, которые, роясь в манускриптах, веками остававшихся нетронутыми, подхватывали древние болезни, но эта беда до сих пор ее миновала.

Опасности, подстерегавшие Маргарет на ее пути, были совсем иного толка. Много лет она работала с живыми людьми, изучая влияние религиозных верований на личность. Результаты экспериментов по превращению верующих в атеистов были пугающими, если не сказать хуже. Ее пациенты не успокаивались, даже когда им напоминали, что они добровольно согласились участвовать в опытах, и несколько раз даже набрасывались на нее с кулаками. Маргарет понимала, что такие столкновения неизбежно ведут к стрессу, и в конце концов предпочла заняться исследованием далекого прошлого.

Ровно в четыре часа, когда у нее заболела голова от долгого вглядывания в неразборчивые письмена, она вышла из библиотеки. Ощущение счастья ей внушал даже хмурый день, даже вот-вот готовый пролиться дождь. Маргарет не хотелось возвращаться в пустой дом раньше, чем нужно. Она все еще не привыкла жить одна, и комнаты казались ей излишне просторными, а эхо слишком громким в отсутствие сына.

Горькой иронией стало для Маргарет то, что во время бракоразводного процесса, когда решался вопрос об опеке над сыном, против нее сыграло то самое обстоятельство, которое привело к разводу. Отец ее ребенка был ленивой пиявкой, он предпочитал не работать под предлогом заботы о ребенке. И не важно, что он палец о палец не ударял дома, предоставляя жене готовить еду, убираться и бегать в магазин за продуктами в перерывах между занятиями и в то драгоценное время, когда она могла бы посидеть с Гартмутом. Не важно, что он изменял жене, пока мальчик был в школе. Он доказывал, что заботился о ребенке и должен заботиться о нем в будущем. И хорошо бы, если бы он стоял на своем из любви к мальчику. Но она-то знала истинную причину — сын был нужен ему как последний из оставшихся у него способов контролировать бывшую жену.