Но никто не останется обойденным — торговля и услуги чередуют друг друга через шаг. Не сбейся, горожанин…

Криптограммы многих названий мутят голову предчувствием лабиринта, из которого не выбраться, поскольку выход замкнут на вход.

Связка упитанных сарделек в витрине гастронома довольно улыбается, изображая праздничную гирлянду. Сардельки не отдают себе отчета, что они — звенья одной цепи, и повязаны вплоть до проигрышного конца.

Лужа отражает небо, оно в нее заглядывает и ужасается, не узнавая собственного облика — грязно-разноцветного. Абстрактные разводы не имеют ничего общего с натуралистической лазурью и тщательно вылепленными бело-фигурными облаками.

Впрочем, кому что по нраву.

Из ближайшей урны задумчиво выглядывает икебана из очень реалистично втиснутого туда мусора. Вертикально торчащая пластиковая бутылка образовывает ось, вокруг которой вращается современная цивилизация, а ядовито-желтая крышечка на ее макушке, должно быть, символизирует тот высший цвет, к которому устремляется общество. Ворох разноцветных оберток, как гарнир, обрамляет бутылку и не дает ей свернуть с намеченного пути и завалиться набок. Незатушенный окурок медленно прожигает аляповато-рекламные рожицы, придавая им недоуменное и растерянное выражение перед концом их света. Дымное марево уже окутало урну, внося в ее образ сюрреалистический оттенок.

Невольно возникает смутное подозрение, что это отнюдь не банальный мусор, обреченно жаждущий последнего приюта на свалке, а хитроумная инсталляция некоего современного арт-художника, испорченного незаслуженным признанием… А где-то за ближайшим углом притаились бравые фотографы, желающие запечатлеть реакцию искушенной публики, мельтешащей мимо по тротуару, на эту акцию.

Хотя, какая разница?.. По большому счету.

Утренний туман растворяет прохожих, превращая их в их же собственные призраки. Утилизированные облики человекообразны недолго, и через десяток метров становятся аморфны.

Рекламные постеры, плакаты и даже мелкие макулатурные буклеты смеются просто в лицо, дико, хотя и беззвучно хохоча над недогадливостью жителей города.

А житель, он же потребитель, думает, что в этих сияющих лицах он видит образ собственного прекрасного будущего.

Однако ж, ноль равен нолю, как его ни украшай завитушками.-

Этим утром население мегаполиса перешло критическую точку.

Городская речка омертвела и давно ушла под землю, изменила свое русло и вывела его в параллельное измерение, в безлюдную местность.

Щупальца канализации обхватили город со всех сторон, сжали его и душат в его же собственных нечистотах и отходах быта и бытия.

Кротовые норы метро подрыли основание города, возведя неустойчивость в постоянство.

Теплоцентрали изменили климат, выхлопные газы — атмосферу.

Дороги и магистрали пересекли и искромсали поверхность, изрезали плоскость и пространство на отдельные фрагменты многоугольников… Которые, как ни складывай, а цельной картинки не получишь.

Этим утром город решил отделиться от своих жителей.

Отторжение как последняя воля.

Разделение началось с окраин — пространство сдвинулось и расплылось, искривилось и время, пропуская возможность… Возможность для всего.

Один человек, кажется, заметил нечто странное в окружающем его цивилизованном пейзаже, как будто в воздухе наискось от него появилась кривая трещина… Но, тряхнув головой, он сбросил наваждение и поспешил на работу,

Крысы из канализации, как всегда, все поняли первыми. Забрав насушенные сухари из просроченных продуктов, обнаруженных на свалке, они походным порядком промаршировали по туннелям метро в неизвестное далеко.

Кажется, они успели.

Об оставшихся этого не скажешь.

Изображение реалий задрожало мелкой дрожью, затем заколыхалось и завибрировало, ускоряясь.

Утробный вопль тишины пробрал до косточек все окрестности. Полубезумно содрогаясь, мир вопросительно глянул в глаза друг друга. Прощальных поцелуев не будет, как нет ответов на вечные вопросы. И в тот же миг бездна рухнула на город. Или он рухнул в бездну. Недоступность очевидцев затрудняет достоверное описание.

Но главное, город исчез. Даже на карте он превратился в невнятное пятнышко — то ли болотце, то ли овраг…

Для самих жителей все осталось по-прежнему… Почти.

Все те же улицы, дома, загазованные проспекты, да небо всегда застилает серая пелена, солнце не показывается, и нет смены дня и ночи. Зато исчезло все за пределами самого города. Вне его пределов дороги обрываются, и там царит вечная мгла.

Для самого же города исчезли и все его жители, и он сам, и это небытие кажется ему самым сладким из его снов.

Для всех остальных появился город-призрак — его можно иногда издалека видеть, но нельзя до него добраться. Туда нельзя дозвониться — хотя кто-то и снимает трубку, но никогда не отзывается.

Даже память о нем стирается очень быстро. Ну, был такой… Давно… А может, и не был, мало ли небылиц люди рассказывают, а еще больше в газетах печатают. Да, точно, не было его никогда. Сказки все это, в них даже дети не верят.

Ну, — нет, так нет.

Невелика потеря.

А тем, кто в нем остался… Можно было б и посочувствовать, да только к чему это? Если даже город в силах стать свободным, то человеку это тем более возможно.

А вездесущая энтропия уже обрадовано клацает зубами у спальных районов города-призрака, и аппетит у нее неутолимый. Окончательное разложение настигнет даже призрачные останки.

Се ля ви, смачно хрюкнула бездна и…

Учитель ошарашено глянул на эту разновеликую толпу молодняка, которую полагалось учить.

Директор коллегиума ободряюще кивнул ему и повелительным жестом утихомирил учеников.

— Так, молодежь, теперь внимаем и вникаем… А суть дела такова. Ваш любимый учитель и классный руководитель Тарквиний Смиренный не может сегодня присутствовать на занятиях.

Один шустрый ученик, щупленький и небольшого роста, не более метра с четвертью, хотя голова и нормальная, как футбольный шар, очкарик, тут же высунулся вперед:

— Товарищ директор, позвольте полюбопытствовать по поводу причины отсутствия нашего глубокоуважаемого Тарквиния… Не сочтете за праздный интерес, токмо глубокая привязанность к учителю продиктовала мне…

Его расшаркивания прервал суровый директорский взгляд.

— Значит, я продолжаю. А чтоб неудовлетворенное любопытство не помешало учебному процессу, слушайте внимательно. Тарквиний Смиренный, используя свое ежеквартальное законное право на самосовершенствование, ушел в глубокую медитацию, отдых, телепортировался на планету Эпикон, что в созвездии Персея. Как вы знаете, там идеальные условия для самосовершенствования и медитации, да и недалеко она, до нее всего-то 7–8 тысяч световых лет.

Где-то сзади ученических рядов прошла волна приглушенных смешков. Директор сделал вид, что ничего не слышит, и уверенно продолжил:

— К сожалению, мы не были предупреждены заранее о его бессрочном отпуске и вынуждены прибегнуть к не самой подходящей замене. — Директор пригласительно кивнул стоящему в сторонке учителю. Тот неуверенно шагнул поближе. — Вот, представляю вам учителя старших классов Тархана Благосклонного.

Тархан дернулся, пытаясь кивнуть пожиравшим его глазами молокососам.

— … И надеюсь, что хоть вы и младшие, но уже в силах найти общий язык с любым педагогом. Расписание на последующие дни пока уточняется. Зайду к вам еще в конце сегодняшнего дня.

С этими словами директор исчез из класса, видимо нырнув в другое, седьмого уровня, пространство. Учитель настороженно отпрянул на дипломатическое расстояние, а ученики восторженно воспрянули духом,