— А сам-то кто? — всхорохорился Клим.

— Такой же как и все… придурок, — процедил дух и сплюнул на тротуар сгусток эктоплазмы. — Ладно, поехали в американскую кормушку, хоть какой бургер зажуем. — По дороге он еще больше разговорился: — Я вообще понимаю три причины, по которым может стукнуть в голову рассчитаться с жизнью: инвалидность, несчастная любовь или если денег кому задолжал много, а отдавать нечем. Сам я после аварии ногу потерял. И знаешь… — дух шмыгнул носом, успевая поглядывать по сторонам. — Теперь бы я так просто с жизнью не расстался, хоть и без ноги. А ты чего? По любви, небось?

— Да-а… — хрипловато отозвался Клим после некоторого молчания, зардевшись потусторонним румянцем.

Сказать, что ему неловко — это брякнуть заведомую ложь.

Ему было тошно от осознания мелочности причин, толкнувших его из окна. Ну не было достойного повода, который можно было бы без смущения озвучить в среде неприкаянных самоубийц.

Вот тебе и жизнь потусторонняя. Никакой радости или успокоения. Ни благости, ни святости, ни морального удовлетворения. Живи летающей пиявкой, да от знакомых на улице шарахайся.

Очень скоро Клим смог разобраться, что его новое окружение довольно четко делится на три группы: «мстители», «эстеты» и «потерянные».

Классификация условная, но довольно четкая. «Мстители» — злобные тварюки, жаждущее наверстать то, на что не были способны при жизни, а способны они были не на многое… Теперь же отличались особой мелочностью. Так называемые «эстеты с вырожденческими завихрениями собственного астрала, несмотря на свой постлетальный опыт, были всем довольны и в виде духов. И удовольствие от небытия извлекали посредством полтергейста да привиденческими провокациями. «Потерянные» были самым жалким классом — по глупости рассчитавшись с жизнью, они застряли в междумирьи и совершенно не знали, куда себя деть.

Скрепя бесполезными ныне зубками, причислял к «потерянным» и себя.

Все обернулось не так, как виделось с высоты тринадцатого этажа. Воробей на карнизе и тот счастливее. Он хоть что-то может из того, что хочет

А тут… Неустроенность, бесполезность, бессилие хоть что-нибудь изменить.

Мучительность бытия обернулась еще более мучительным небытием. Гордыня! — вот удавка на шее, захлестнувшая его намертво. Думал, весь такой хороший, что не гоже жить рядом с вами, недостойными моего общества. Думал удалиться в высшие эмпиреи, где бы слушал музыку сфер и созерцал совершенство, равнодушно поглядывая вниз. А получил блеклую ксерокопию того мира, откуда сбежал. Потери всё, а взамен получил мыльный пузырь, да и тот не цветной.

Потерялся между мирами, и нет дороги домой. Бесприютная вечность в тошнотворно-изысканном обществе потусторонних пиявок.

В приоткрытую дверь кабака вбежал разгорячённый и взлохмаченный парень.

— Добрыня! — с порога выкрикнул он.

Мужчина крепкого телосложения с трудом оторвался от чары зелена вина и с плохо скрываемым равнодушием глянул на вошедшего.

Тот уже отыскал взглядом нужного ему человека и рванул к его столу. Посетители кабака заметно оживились.

— Добрыня! — выдохнул парень. — Вновь зло великое идёт на землю русскую. Хочет погубить народ честной. Чудище змееголовое ползёт на город наш!..

Добрыня отставил чару вина хмельного и отозвался:

— Охолонись, Еким. Давай кратко, и по порядку. — А чуть слышно проворчал:- И без лирических отступлений…

Еким с размаху сел на скамью рядом с Добрыней и вытер пот со лба рукавом рубахи.

— Да-к ведь… Гроза приближается. С околицы видать уже. И непростая. Как знать… — Рука его потянулась, чуть подрагивая, к чаре заветной. — Вдруг беде быть!

Добрыня усёк то движение и решительно взялся за чару.

Разочарованный Еким обиженно протянул:

— Ну жажду-то утолить!.. Пригубить только.

— Сам ведь говоришь — дождик сбирается.

— А то как же… Сено с утра сгребали — а оно уж какое запашное, дух приятный. И травы все цветущие исходят ароматом сильнее прежнего. Верные приметы — быть дождю.

Еким утёр со лба вновь выступивший пот и сглотнул слюну.

— Да и парко как. К полудню уж совсем дышать нечем.

Добрыня спокойно допил чару, веско и основательно опустил её на дубовый стол, затем встал.

— Ну, пойдём на крыльцо…

Еким, влекомый богатырём, потащился к выходу, безнадёжно бросив прощальный взгляд на опустевшую чару. Та в ответ нагло блеснула серебром чистого дна.

На крыльце Добрыня остановился и окинул взглядом широкий горизонт. Благо, кабак стоял на взгорье, и вид от него открывался на много вёрст.

Там и вправду затевалась непогода. Пол неба затянула белесая пелена. Полуденный жар, казалось, достиг своего пика. Улица опустела, воздух стоял недвижим, лишь пара воробьёв принимала пыльные ванны в придорожной канаве.

Тёмно-свинцовая, почти чёрная туча огромных размеров медленно надвигалась на стольный град.

Богатырь наблюдал это с высокого косогора, подле которого истомно несла свои воды широкая река, принимая и впадавшую в неё реку Пучай. Туча же приближалась со стороны противоположного пологого берега.

— И впрямь… Пожалуй, схожу домой за кольчугой, шлемом.

— Меч захвати, — посоветовал сбоку Еким, вытягивая шею и вглядываясь в небо.

— И меч захвачу, — спокойно согласился знатный богатырь.

Когда Добрыня спустился на берег реки, туча уже вплотную подошла к воде с той стороны.

Резко потемнело. Теперь явно стало видно приближение сумрачного нечто, которое приближаясь, одновременно вырастало в размерах.

Тишина нарушилась. Стал различим глухой рёв, который нарастал.

Богатырь усмехнулся.

— Похоже, старый дружок приближается.

Аморфное тело тучи, шевелясь, клубилось и разрасталось, изредка поблескивая бесшумными молниями.

Низ сумрачной тучи вдруг проявился голубым светящимся пятном овальной формы.

Начало действу дали первые дождевые капли, павшие на воду. Звонной дрожью откликнулась река на дождь. Как рыбья чешуя стала её поверхность, моргая кружками водных кратеров от падающих капель.

— Скупнуться, что ль? — словно в насмешку предположил Добрыня, и тут же, отвергая свои слова, оправил кольчугу, да тронул меч за рукоять.

Из тучи начал опускаться бурый хобот, с земли ему навстречу вставал пыльный вихрь, закручиваясь по спирали. Встретясь, они сомкнули свои объятья, и родился изогнутый столб смерча.

Воздух вокруг наполнился шипением, как от клубка сцепившихся змей. Смерч начал пересекать ширь реки, запросто всасывая в себя водяную дорожку вместе с не успевшими улизнуть речными обитателями. На какое-то мгновение даже показалось обнажившееся дно, но тут же воды снова сомкнулись. А змееподобный смерчевой хобот плясал, подпрыгивая и пружиня уже на этом берегу. Человек отступил от реки и обнажил меч.

— Добрыня? — воскликнул утробный голос. — Тебе самому-то не надоело?

Богатырь смачно сплюнул на землю и ответил:

— Не-а.

Описал мечом красивый полукруг и рявкнул:

— Змеище поганый! Доколе же ты будешь…

Туча словно бы поморщилась, и прервал его всё тот же утробный голос:

— Доколе, доколе… В печёнках сидит ваш былинный сказ. — Смерч чавкнул, выплюнув на берег рыбёшку с выпученными от обилия впечатлений глазами. — Знаю, зарекался. Как там…

— Не буду летать в земли русичей, не буду хватать народ, не буду глотать скотину, и дорогу забуду на Русь-матушку.

— Да, что-то вроде. Кажись, припоминаю…