В тот вечер они, узнав, что защитники больше не в силах держаться, бежали из замка Мурачдейла. Брикса часто дышала. Бег, бег сквозь сумерки – и взметнувшееся вскоре пламя пожара за спиной, крики, вопли… Она словно заново ощутила острую боль под ложечкой и в ногах – и тяжесть длинного подола юбки, и кислый вкус страха во рту.

Вперед – и вверх, к гребню. Куниггуда бежала с ней рядом, подгоняла. Куниггуда… Вспомнив о ней, Брикса изменилась в лице. Хотелось отбросить это воспоминание подальше – далеко-далеко, но память не отступала. Куниггуда, которая, хрипя и кашляя от тяжелой простуды, поднялась с постели, чтобы спасти воспитанницу от смерти; Кунигуда прокладывавшая путь к женским покоям, чтобы вывести ее по потайной лестнице к лазу в стене…

Они бежали всю ночь, отбившись от других беглецов. Куниггуда вывела ее в узкий проход между высокими валунами, и они брели по нему, спотыкаясь и цепляясь друг за друга. Брикса была вне себя от страха. Она почти не замечала дороги и, только оказавшись там, по-настоящему увидела, что́ их окружает.

Люди Долин, кроме Мудрых, посвященных в передававшееся из уст в уста знание, по доброй воле не заходили в места, где когда-то творили свои непостижимые дела Древние. Но даже Мудрые заходили туда с опаской и превеликой осторожностью, чтобы не разбудить зловещие Силы, просыпавшиеся иногда без предупреждения. Брикса не раз слышала тихие разговоры о том, что такие зачумленные места предупреждают о себе, что Тьму можно учуять, прежде чем неосторожный попадется в ее сети.

Место, куда привела ее Куниггуда, было как раз из таких, но ее старая нянька, как видно, что-то о нем знала. Потому что, прежде чем опуститься наземь, кашляя и разрывая легкие хриплыми вздохами, старуха вцепилась в воспитанницу, остатками сил удержав очнувшуюся и готовую обратиться в бегство девочку.

– Жди, – выдохнула она. – Здесь… нет… зла.

Потом Куниггуда повалилась ничком, и теперь уже Брикса, упав на колени, обнимала задыхающуюся няньку. Девочка понимала, что дальше старуха не уйдет, и сама не могла уйти, бросив ее. Она сжалась в комочек в сиянии луны – слишком полной и слишком яркой, висевшей, казалось, над самой головой и освещавшей все в мельчайших подробностях.

Присмотревшись, она поняла, что камни не образуют полного круга. Нет, мерцавшие под луной серебристые валуны стояли двумя полумесяцами, и между их острыми рогами оставались промежутки – проходы к площадке, на которой ютились сейчас беглянки. Камни, как видно, обтесали, прежде чем установить здесь. На верху у каждого Брикса видела прочерченные линии. То ли следы рисунка, то ли надписи, почти стертые водой и ветром.

Чем дольше девочка всматривалась в эти камни, тем ярче становился облекавший их свет. Ее затуманенному ужасом взгляду они представлялись огромными свечами, хотя свет их шел не только с верхушек, где могли бы торчать фитили, но и с боков. И этот свет ничего вокруг не освещал, просто сияющим плащом окутывал каждую колонну.

При виде их ровного сияния Брикса мало-помалу избавлялась от страха перед неведомым. Сердце, так стучавшее, когда Куниггуда тащила ее наверх, теперь успокоилось. Сама того не замечая, девочка задышала глубоко и ровно. Странное, уютное онемение и бесчувствие охватило ее. Она успокоенно клевала носом.

Должно быть, уже в полусне она улеглась, подсунула руку под голову Куниггуде и устроилась на земле, как под балдахином собственной кровати. И незаметно соскользнула в глубокий сон.

Проснулась она на следующее утро, все так же рядом с Куниггудой, и не враз поняла, где она и что с ней. Не вернулся и осаждавший ее страх. Казалось, между девочкой и событиями прошлой ночи опустился занавес – словно с тех пор прошли годы. Она ощутила в себе новую силу, беспокойное стремление к цели, неизвестной пока, но неведение ее не смущало.

И, поняв, что душа Куниггуды покинула тело, Брикса ощутила лишь тень печали. Она сложила руки няни на замершей груди, поцеловала ее в лоб. А потом распрямилась и осмотрела колонны. В утреннем свете они выглядели обычными камнями. Но и сейчас они хранили в ней тот покой – или то бесчувствие, что освободило ее от всех страхов. Девочка знала, что сумеет выжить – и что должна выжить ради какой-то неясной еще цели.

Она не задавалась вопросом, к добру или ко злу этот мир в душе. Тот рассвет дал ей силу жить, и немалую часть этой силы она пронесла с собой, как щит, по лежавшей перед ней дороге.

Сейчас, в своем лагере над Иггарсдейлом, Брикса гадала, глядя в огонь: что сталось с ней в ту ночь между двумя знаками молодой луны? И почему это воспоминание вернулось таким ярким и точным именно сейчас, ведь раньше у нее никогда не возникало желания вспомнить? И почему ей чудится, что все, что было в ее жизни до того часа, почти ничего не значит, а то, что произошло с тех пор, важно и еще пригодится ей?

Отчего, зачем и почему?

– Сколько вопросов! – вслух обратилась она к Уте. Кошка умывалась, но при этих словах остановилась и взглянула на девушку. – Я Брикса из Дома Торгуса – или уже нет, Ута? Я не про то, чтобы носить тонкие платья, сидеть на почетном месте за столом, говорить людям: сделай то или это – и знать, что будет сделано. Все это не настоящие признаки благородства. Взгляни на меня… – Она рассмеялась и вздрогнула, осознав, как давно не слышала своего смеха. – В таком виде впору выпрашивать объедки с пира, а из деревни меня бы пр гнали камнями как подозрительную бродяжку. Да, правда, я Брикса из Дома Торгуса, и этого я могу себя лишить, только совершив что-то столь недостойное моего рода, что мне придется осудить саму себя и саму себя приговорить к наказанию.

Твой юный приятель в долине судил меня со стороны, Ута. – Она покачала головой. – Я думала, что отбросила гордость как ненужную вещь. Гордость тебя не накормит, не укроет спину плащом, не сохранит дыхание в груди. Но я о другой гордости. Может быть, мне просто нужно сказать: «Ты не победишь меня, тень страха!» Вот с такой гордостью расставаться нельзя, Ута. Это, по-моему, хорошая гордость.

Она покивала самой себе. И все же внутри осталась какая-то неудовлетворенность. Слишком многое она помнила, пусть даже воспоминания затуманились и отдалились. А как смотрел на нее этот мальчишка! Его взгляд сейчас колол ее сильнее, чем когда коснулся Бриксы в первый раз.

– Пусть так! – Брикса сжала кулак и ударила им по ладони другой руки. – Эти двое для меня никто, Ута. И меня не касается, что они обо мне думают. С рассветом мы уйдем и оставим их хозяевами этой кучи камней.

Эти слова были самыми разумными. И все же…

Устраиваясь на ночлег – отыскивая на гребне закуток между камнями, устилая его сухими листьями и травой, чтобы устроить гнездо, – она то и дело останавливалась и поглядывала вниз, на башню. Сейчас Брикса не пряталась и не скрывалась. Она была уверена, что мальчику незачем ее выслеживать, он слишком занят заботами о своем господине.

Сверху девушка видела, как он ведет лошадь к ручью. Напоил и отвел на огороженный луг. Потом вернулся на берег, наполнил кожаную седельную флягу и отнес в башню. Наверх он не смотрел, словно уже стер Бриксу из памяти.

И это тоже почему-то кололо, как заноза в нежной коже. Хотя Брикса сама не понимала, какое ей до него дело. Расхрабрившись от его равнодушия, она не искала укрытия, направляясь к ручью со своим потертым мехом для воды. И еще задержалась, чтобы умыть лицо и шею, пожалев, что здесь нет заводей, куда можно было бы посмотреться. Хотя, может, это и к лучшему, решила она, расчесывая пальцами космы волос и выбирая из них листья и прутики, напа́давшие, когда она ползала через изгородь.

Зачем она тянула время – хотя лагерь был уже готов к ночи, – Брикса не сумела бы объяснить. Задерживаться здесь было незачем, но, обдумывая дальнейший путь, она забеспокоилась, и эта тревога долго не давала ей улечься спать. Брикса принялась мерить шагами гребень. Даже рассеянно сбив камнем еще одного прыгунца, она не порадовалась ни своей ловкости, ни нежданному пополнению запасов.