Все это ерунда, астронавигатор не должен жениться. Макс с нежностью потрогал рисунок солнца на своей груди. Жалко, что не получилось остаться на «Асгарде», но они, конечно же, правы. Как же можно служить младшим офицером на корабле, капитаном которого ты только что был?! А помощник астронавигатора на «Королеве Елизавете» – тоже очень хорошее назначение; все говорят, что «Лиззи» – корабль что надо.

А к тому же не у каждого молодого «пэ-а» есть на счету новая конгруэнтность – ее как раз сейчас исследуют. Так что не на что ему тут обижаться. Его даже не слишком напугал огромного размера штраф, наложенный на него Советом гильдий, и официальное взыскание, внесенное ему в трудовую книжку. Самое главное – ему разрешили остаться в космосе, а взыскание это записано рядом с благодарностью за конгруэнтность «Хендрикс».

Но хотя никто не оспаривает справедливость наказания – он, конечно же, заслужил его, – все равно гильдии организованы неправильно. Законы должны давать каждому свой шанс. Когда-нибудь у него будет достаточно высокое положение, чтобы попробовать что-нибудь с этим сделать.

Ну а тем временем, если он здесь еще засидится, придется, наверное, покупать это такси. Макс поднялся и пошел по склону вниз. Вертолет был перед домом, летчик-таксист стоял рядом с машиной и смотрел на огромный свежевырытый котлован Миссури-Арканзасской энергетической стройки. Полей, где Макс недавно трудился, уже не было, выемка доходила почти до самого их двора. Дом пока еще стоял, но дверь висела на одной петле, а кто-то из ребятишек перебил все стекла. Макс смотрел на дом и думал, где могут сейчас быть Моу и этот парень, за которого она вышла замуж. Не то чтобы это слишком его волновало, да и в Клайдовских Углах, похоже, ни одна собака этого не знала. В конторе ему сказали, что Моу забрала свою половину государственной компенсации, после чего эта парочка покинула город.

Вполне может быть, что деньги у них уже кончились, – половина Макса разошлась полностью, даже на весь штраф не хватило. Если они без гроша, вполне возможно, что Монтгомери придется-таки заняться какой-нибудь честной работой – не такая Моу женщина, чтобы позволить мужчине бездельничать в то время, когда у нее нет денег. Макс подумал про это с удовольствием; он считал, что у него есть счеты с Монтгомери, но Моу, возможно, сама хорошо с ним рассчитается.

Таксист повернулся к нему:

– Мощная штука будет, когда они закончат. Вы уже отправляетесь, сэр?

Макс бросил последний взгляд вокруг.

– Да, у меня здесь все.

Они забрались в кабину.

– Куда? Назад в Углы?

Макс поразмыслил. Деньги, конечно, надо экономить – но какого черта, после следующего рейса у него наберется их порядочно.

– Нет, летим в Спрингфилд, а там высади меня на станции южного направления магнитной дороги. Хорошо бы поймать «Копье».

Если успеть, он еще ночью будет в Земпорте.

Если верить биографиям, в земном пути избранников судьбы все спланировано с самого начала. Наполеон уже босоногим корсиканским мальчишкой прикидывал, как он будет править Францией, примерно то же самое происходило и с Александром Македонским, а Эйнштейн, так тот прямо в колыбели бормотал свои уравнения.

Может, так и есть. Что касается меня, я ничего не планировал и жил, как живется.

Когда-то давно я видел в одной старой книге, принадлежавшей моему прадедушке Лукасу, карикатуру, на которой был нарисован человек в вечернем костюме, прыгающий с лыжного трамплина. С видом потрясенным и неверящим он произносил: «И как это меня сюда занесло?»

Очень хорошо понимаю его ощущения. И как это меня сюда занесло?

Меня и рожать-то не собирались. Не облагаемая налогом квота для нашей семьи была трое детей, а тут появился такой роскошный подарочек, состоявший из моего брата Пэта и меня. Мы были огромным сюрпризом для всех, а особенно – для моих родителей, моих трех сестер и налоговых инспекторов. Не помню, было ли это сюрпризом и для меня, но самые первые воспоминания связаны у меня со смутным ощущением, что меня тут не очень-то ждали, хотя, если по правде, папа, мама, Фейт, Хоуп и Чарити[15] относились к нам хорошо.

Вполне возможно, папа не лучшим образом повел себя в сложившихся чрезвычайных обстоятельствах. Многие семьи получали дополнительную квоту или договорившись с какой-нибудь другой семьей, или как там еще, особенно в тех случаях, когда не облагаемый налогами лимит был исчерпан сплошными мальчиками или сплошными девочками. Но папа был упрям. Он считал этот закон неконституционным, несправедливым, дискриминационным, противным общественной морали, а также воле Божьей. Он перечислял великих людей, бывших младшими детьми в многодетных семьях, начиная с Бенджамена Франклина и кончая первым губернатором Плутона, а затем требовал ответить ему на простой вопрос: где было бы человечество сейчас, если бы не они? – после чего маме приходилось его успокаивать.

Возможно, папа был прав, ведь, помимо своей профессии микромеханика, он разбирался во всем на свете, особенно в истории. Он хотел назвать нас в честь двух героев американской истории, а мама – в честь своих любимых художников. Вот таким-то образом я и оказался Томасом Пейном[16] Леонардо да Винчи Бартлеттом, а мой братец – Патриком Генри[17] Микеланджело Бартлеттом. Папа звал нас Томом и Пэтом, мама – Лео и Майклом, а сестрицы – Бестолковым-один и Бестолковым-два. Как самый упрямый, победил папа.

А упрямства в папе хватало. Он мог бы заплатить ежегодный подушный налог за нас, сверхкомплектных, подать заявку на квартиру для семерых и смириться с неизбежным. Потом он мог бы попросить о пересмотре лимита. Вместо всего этого он каждый год требовал освобождения нас, близнецов, от налога, что каждый раз кончалось одинаково – он платил наш подушный налог чеком со штампом «ОПЛАЧЕНО БЕЗ СОГЛАСИЯ», а мы всемером продолжали жить в квартире на пятерых. Когда мы с Пэтом были маленькими, мы спали в самодельных колыбелях в ванной, доставляя всем неудобства. Когда мы подросли, мы спали на кушетке в гостиной, что опять же было неудобно для всех, особенно для наших сестриц, считавших, что это ограничивает их социальную жизнь.

Папа мог разрешить все эти проблемы, подав заявление на эмиграцию нашей семьи на Марс, Венеру или спутники Юпитера; время от времени он поднимал этот вопрос. Однако вопрос этот был тем единственным, что вызывало в маме упрямство даже большее, чем у него. Не знаю уж, что именно так пугало ее в Большом туре. Она просто плотно сжимала губы и не отвечала ни слова. Папа говорил, что при эмиграции предпочтение оказывают как раз большим семьям и что подушный налог как раз и предназначен для субсидирования внеземных колоний и почему бы нам не извлечь выгоду из тех денег, что у нас заграбастали? Не говоря уж о том, что дети смогут расти на свободе, а не в этой давке, где за спиной у каждого работника стоит бюрократ, который только и мечтает изобрести еще какие-нибудь правила и ограничения. Ну почему, ответь мне, почему?

Мама так и не ответила, а мы так и не эмигрировали.

Нам всегда не хватало денег. Два дополнительных рта, дополнительные налоги и отсутствие пособий на двух дополнительных детей – результаты действия закона о стабилизации семейного дохода были такими же жалкими, как те одежки, которые мама перешивала нам из отцовского старья. Очень редко мы могли позволить себе заказать обед на дом по телефону, как это делали другие, и папа даже приносил домой несъеденные остатки своего обеда с работы. Мама снова пошла работать, как только мы, близнецы, стали ходить в детский сад, однако единственным нашим домашним роботом была допотопная модель «Мамин помощник» фирмы «Моррис гараж». В этой штуке постоянно перегорали лампы, и программирование ее занимало почти столько же времени, сколько потребовалось бы, чтобы сделать все вручную. Мы с Пэтом быстро познакомились с мытьем посуды и моющими средствами, по крайней мере – я. Пэт обычно настаивал на стерилизации посуды, или у него было бо-бо пальчику или что-нибудь еще.