Георгий будто и не слышал этого ничего.

– Ну так как? – спросил он Наташу.

– До свидания, – сказала Наташа.

– Ладно – сказал Георгий.

Поднялся – и вышел.

– Похоже, он был в стельку пьян, – сказала Наташа.

– Не заметил. Запаха не было, – сказал Талий.

– Тогда он сидит на наркотиках. Или сошел с ума. Нормальные люди так себя не ведут.

– Значит, он ненормальный.

И все, и больше о Георгии – ни слова. Он исчез, пропал.

А может – не пропал.

Вернемся к той странной истории, когда Наташа, победив соперницу, тут же ушла от него. Возможно, ей только этого и надо было – победить соперницу? И не только ее. Победить всех, стать для любвеобильного Георгия – единственной. Она ведь не только в театре честолюбива.

Хорошо, пусть так. Победила всех и его, а потом сразу же себя, потому что при таких победах победитель очень скоро становится побежденным – тем, над кем одержана победа. Она этого дожидаться не стала. Пусть так. Почему же после этого она его, Талия, выбрала?

Нет, это не вопрос! Влюбилась – вот и выбрала. Просто влюбилась, вот и все.

Пусть так.

Но, похоже, побежденный Георгий не очень-то чувствовал, что побежден. Жил себе. Уезжал. Вернулся. О старом не вспоминал и заново все начать не предлагал. Ушел из театра. Стал жить совсем другой жизнью. И вдруг из этой другой жизни: здравствуйте, я за вами. Эффектно.

Но почему выбрал самый худший, самый безнадежный способ возвращения? Мог бы подкараулить в театре. Прийти на спектакль и встретить после него. Пригласить в кафе куда-нибудь. Говорить голосом глуховатым и грустным. Ну, и так далее.

Так нет – домой приехал. В присутствии мужа говорил. Сам себе такие препятствия создал, после которых… – а может, ему того и нужно было? Встретить, в кафе позвать, грустный голос и т. п. – это все схема известная. Это он сто раз это пробовал с другими – обрыдло. Ему, гурману, подавай ситуацию сложную, именно почти непреодолимую, иначе интереса нет!

Прошел месяц, другой – они встречаются. Специально или случайно. Допустим, случайно. Или как бы случайно.

– Так и не поняла, зачем ты приходил? – спрашивает Наташа. – Ты пьяный был? Ты с ума сошел?

– Что, муж скандал устроил?

– Да нет. Он – умный.

Может, так говорили, может, не так, но цель, если вдуматься, Георгием достигнута! – они вдвоем обсуждают ситуацию, касающуюся их двоих, а муж при этом уже – третье лицо! Когда – дождаться у театра и в кафе позвать, он из своей жизни, она из своей. А тут он вторгся, он говорил – с ней, а муж – присутствовал. Третьим был. Гениально! Гениально! – Талий чуть не поперхнулся дымом, сделав слишком глубокую затяжку.

Какой расчет! Вот они уже и – заговорщики!

И ему не надо уже говорить с ней в кафе грустным глухим голосом, он будет говорить нормально, все допытываясь, не буянил ли муж, не попрекал ли, не поднял ли, упаси бог, руку. А она смеется, немножко, слегка предав этим Талия – но какая женщина слегка и немножко не предаст мужа, когда говорит с ней другой – и не просто другой, а с которым было что-то?

– Ты изменилась, – говорит он. – В сто раз стала лучше. Я приехал сдуру, это понятно. Я ведь к тебе к той приехал – ну, понимаешь. Понял, что нужна. А увидел – совсем незнакомая женщина.

– Которая – не нужна?

– Нет. Хуже. Без которой вообще жить не могу. Совсем другая, совсем. С ума сойти.

И она знает – это так. Она другая. Она – радость и счастье другого человека. Талия. И извечное любопытство пробуждается – не обязательно женское, а вообще – и даже благородное как бы, не захватническое, а самоотверженное: не чужое взять, своим поделиться, но и проверить заодно, а есть ли чем делиться, впрямь ли она так богата?

Как ни горды мы, как ни самодостаточны, но чужое мнение о нас – манит, дразнит. Наташа сама еще не сознает, как ей хочется проверить, узнать – только раз, даже без особого влечения к этому человеку (и это даже лучше, что без влечения), узнать, проверить. Чтобы он не просто сказал, как сейчас: ты изменилась, а – от счастья задохнулся бы и от горечи – поняв, что´ потерял, и сказал бы то же самое, но иначе!..

И Георгий это чует, он уже чует, уже ум его лихорадочно обмозговывает: как все прокрутить, обделать…

– Я понимаю, – говорит он. – Я зря приезжал. Ты своего как кошка любишь.

Умница, сволочь, правильно говорит! Уязвляет, с кошкой сравнивает – одновременно называя мужа – свой! – дескать, тут вечное житейское: любовь зла, полюбишь, извини, и такого. И вот уже любишь не любишь, а – свой. Что ж, понимаю…. Сочувствую… Или любишь все-таки?

Разве вынесет это женщина? – такое сочувствие, такое понимание? Но Наташа не так проста, чтобы тут же сдаться. Она говорит с тихой усмешкой (от которой у него мурашки), говорит как о судьбе и о том дарении судьбы, которому и завидовать бессмысленно, потому что – тебе не дано и не может быть дано: «Да, люблю».

– Я рад за тебя, – кисло говорит он.

Он проиграл. Не нарочно проиграл, она бы почувствовала, он – всерьез проиграл, потерял лицо, скукожился. И ее великодушие берет верх:

– Ладно, нашел о чем жалеть. Я загнанная бытом баба. Бытом, рутиной в театре. Не горюй.

– Буду горевать. Со мной, знаешь, много чего было.

– Расскажи.

– Неохота. Не здесь.

Она настораживается – хоть и с улыбкой, конечно, с усмешкой. Глазами.

– Не бойся, – говорит он. – Заманивать тебя не собираюсь. И – чем? Я скучный стал.

И она понимает, что они сейчас минут пять поговорят – и расстанутся навсегда. И это – хорошо. Она ему не нужна. Он соврал. Глаза – потухшие. Голос тусклый. Ему никто уже не нужен. Он просто очень усталый человек. Сейчас он окончательно ее потеряет – и даже не очень пожалеет об этом, потому что усталый человек не боится терять.

И это ее не устраивает. Все-таки она актриса. Это – плохой уход. Уход без аплодисментов. Рядовой уход в рядовом эпизоде. Ей и в театре этого надоело.

– А куда бы ты меня, интересно, заманил? – спрашивает она.

Он смотрит с недоумением.

– Да нет, я шучу.

Оба чувствуют себя как-то глупо, неловко.

Обоим хочется – разойтись.

И не могут этого сделать.

– Подвез бы до дома, что ли, – говорит Наташа.

Он подвозит ее до дома, громко включив в машине музыку – чтобы не говорить.

Приезжают.

Он провожает ее до двери. Входит вместе с ней.

– Ну все, все, – говорит она. – Хватить шутить. До свидания.

Он обнимает ее. Ей неприятно. Чужой человек. Чужая одежда. Чужой запах. Глупо, господи, как глупо!

Он хватает ее на руки, несет – совсем уж глупо, кидает на постель – страшно глупо, руки его возятся в ее одежде, глупо, смешно, но вдруг жаль, так жаль, так жаль… И близко уже, и кажется уже сдалась – и тут она понимает, что претензии его элементарно несостоятельны.

– Кошмар, – шепчет он ей в ухо. – Я тебя боюсь. Я никого не боялся.

– Успокойся, – говорит она. – Нам двадцать лет опять. Ты разве забыл? Куда ты спешишь? Вся жизнь впереди.

И он успокаивается. И она дает ему возможность доказать, что все у него в порядке, все у него нормально.

Его дело сделано, но ее не сделано.

Поэтому они договариваются встретиться не наспех, не наскоро, и оба втайне этого не хотят.

Он опять боится несостоятельности, она же… – она просто знает, что этот второй раз будет последним.

Но во второй раз все вдруг получается хорошо. Он успокоился, она – обворожительна, победительна, все как надо, вот это уход, вот это аплодисменты, вот это крики – бис! бис! – а почему бы и нет? Он просто потрясен, он в себя прийти не может, – и надо уходить, но ей еще хочется его потрясением полюбоваться, закрепить успех – и уж вот тогда совсем уйти.

Поэтому – еще одна встреча.

И она понимает вдруг, что хочет узнать, можно ли зайти дальше, чем с Талием, – именно потому, что с Талием она далеко заходит, дальше, кажется, некуда – а вдруг есть куда? И он это ее желание угадывает и очень старается. И —…