Литмир - Электронная Библиотека
A
A

ГЛАВА 45

Всплеск – и тело скрылось в воде. Неделин, бросив весло, подскочил к борту, вцепился в тело руками, оно шевелилось безвольно, безжизненно. Он повернул лицом вверх, глаза Запальцева были закрыты. Что ж делать-то, господи! Оглядевшись, Неделин увидел моток веревки, обвязал этой веревкой Запальцева под мышками, потянул на себя, но мало чего добился, тело только чуть поднялось из воды. Неделин привязал веревку – пусть будет пока хотя бы в таком положении, – схватил весло и попытался приподнять Запальцева, действуя веслом, как рычагом, подсовывая весло под веревку. Еще немного, еще – и вот уже голова на уровне борта, плечи на уровне борта, Неделин перехватил и, упираясь ногами, изо всех сил потащил страшно тяжелое тело. Наконец эта масса перевалилась через борт, грохнулась на дно лодки, скорежившись между сиденьями. Неделин стал делать искусственное дыхание: нажимать на грудь, разводить и сводить руки. Хлынула изо рта вода, Запальцев что-то промычал.

– Все в порядке! – закричал Неделин. – Все в порядке, дорогой ты мой! Ты жив!

– Сволочь! – прохрипел Запальцев.

– Сволочь, сволочь, как и ты! – бодро успокоил его Неделин. – Не надо было нападать, голубчик. Надо было честно обменяться!

– Отдай! – Запальцев схватил его вялыми руками и попытался трясти. – Отдай, все равно тебе не жить!

– Ну знаешь ли! Я ведь и к рыбам могу отправить. Мотор вон к ногам привяжу и будешь на дне стоять, пароходам честь отдавать. Так что лучше не рыпайся.

– Не хочу, – сказал Запальцев.

– Стыдно! – сказал Неделин. – Каждый должен отвечать за себя, а так, чтобы я не я и рожа не моя – нет, брат, не выйдет!

– Ты еще мне мораль читать будешь, сука рваная?!

Действительно, подумал Неделин, с его стороны морализаторство вовсе неуместно. Но вот потянуло же что-то за язык.

– Как этой дурой управлять? – спросил он. – Или сам домой отвезешь?

Запальцев очухался, и в его голове первым делом зашевелились конкретные мысли.

– Учти, все перепишешь на мое имя. Дачу, машину, катер. Нет, на мое имя нельзя, меня ищут. На другое лицо.

– Ладно.

– Все кооперативные дела тоже передашь мне, то есть они у меня и останутся.

– Тоже через другое лицо?

– Тоже. Леночке сделаешь какую-нибудь гадость, чтобы она тебя разлюбила. А я ее опять подхвачу.

– Я попробую. То есть я просто удалюсь от всего.

– Скотина ты.

– Не ругайся. Это – игра природы…

ГЛАВА 46

Вечер.

Жена ставит перед Неделиным тарелку с ужином: макароны и две котлеты. Говорит про ужасные времена, даже макароны трудно достать, а котлеты, извини уж, из готового фарша, купленного в кулинарке, да и то по случаю, все исчезает, все… – не очень противно?

– Нормально, – говорит Неделин.

Елена про что-то рассказывает, он не слушает, зная, что и для нее самой это исполнение ритуала, надо ведь как-то… надо ведь что-то… надо жить…

Она говорит, а сама кладет перед ним газету, он ведь всегда ел с книгой или газетой. Неделин делает вид, что читает, но на самом деле читать давно уже не может, ничего не может читать в газете: ни агонизирующих передовиц, призывающих к укреплению партийных рядов (поскольку газета называется «Коммунист»), ни более или менее содержательную середку газеты, ни даже объявления и прочую мелочь на последней полосе. Все тревожит, бесит, раздражает, все сразу же, с места в карьер, заставляет скакать мысли, воспаляет мозги – а он этого не хочет. Ну вроде что такого, если скользнуть глазами по объявлению: «Утерянную лимитированную книжку (чеки с 489802 по 489825) арендного коллектива скреперистов УМ объединения “Агропромдорстрой” с остатком 31 860 руб. 80 коп. СЧИТАТЬ НЕДЕЙСТВИТЕЛЬНОЙ». В голове же Неделина все начинает колобродить, он злится на дикое слово «Агропромдорстрой», злится на то, что не понимает что такое УМ, он представляет, как доверенное лицо этого самого арендного коллектива, какой-нибудь хваткий деловой человек, отмечая удачную сделку, наклюкался в ресторане, по дороге домой падал и валялся – и потерял лимитированную книжку, и его теперь презирают товарищи, а может, и изгнали из арендного коллектива скреперистов, его ругает жена, его не уважают дети, он пьет с горя… а что такое скрепер, кстати? – что-то связанное с разрытием и перевозкой земли? – и возникает перед глазами картина какой-то стройки, рабочие возятся. В холоде и грязи, поскольку осень, тоска-то какая, но вот перерыв, зашли в будку погреться, выпить чаю, а то и водки, а водку нынче достать не так просто, некоторые наловчились гнать самогон и уверяют, что это даже лучше водки, а что, если тоже взять и сделать самогонный аппарат? – и цепляются, цепляются мысли и образы, лезут и лепятся, мучают, и хочешь отвлечься, думать о другом, и уже вроде получается, но как будто вдруг включают радио: «Утерянную лимитированную книжку…» – и все пошло-поехало заново.

И поневоле начнешь читать другое что-нибудь в газете – чтобы отвязаться от этой колобродицы.

А другое и того хлеще: «Объединение разнобытовых услуг “Эра” реализует траурные венки по РАЗЛИЧНЫМ И УМЕРЕННЫМ ЦЕНАМ. Обращаться по адресу…» и т. п. Здесь бесят слова «разнобытовых» – уродство какое! и «реализует» – применительно к венкам. Вспоминается объявление на саратовском похоронном бюро «Ритуал»: «Кафе “Сюрприз” организует поминальные обеды…» Мать вашу, люди, вы что? Если вы устраиваете поминальные обеды – спасибо, конечно! – вы уж переименуйте кафе-то, остолопы!.. Вспоминаются похороны матери Фуфачева… Вспоминаются похороны матери своей, к которой он после возвращения съездил-таки на могилку вместе с сестрой, сестра недавно пригласила на день рождения, пили, пели, ели, тоска, а больше всех ненавистен был бард, друг Георгия, который пел смешную песню, то есть он и голосом, и мимикой, и шустрым бряканьем гитары показывал, что песня жутко смешная, хотелось же плеснуть ему чем-нибудь прямо в его кривляющийся рот; сестра говорит – стал мрачным! Георгий сует книжку по аутотренингу – да пошли бы вы все!.. Гитару разве купить и играть себе вечерами, играть и играть…

К черту газету – сделал вид, что все просмотрел и не нашел ничего интересного. Отложил. Елена чай наливает и отрезает кусок яблочного пирога. Испекла, ждет похвалы. Прекрасный пирог. Радио долдонит о современной жизни: новости и проблемы. Чей-то елейный голос: «Сейчас всем нам нужно задуматься о возрождении культуры, о возрождении святынь. Недавно я был в заброшенной деревушке, осталось всего несколько семей. Но какая там сохранилась церковь! Если ее отреставрировать…» – и представляется деревушка на угорье, и речка там, и лес, но осень, слякоть, сгорбленная старуха выходит из дома с ведром, бредет к колодезю, опускает ведро на «журавле», достает, перебирая сухими руками. Господи, отчего так тошно-то? Выключить радио.

Телевизор бесит еще больше, поскольку к слуховым раздражителям прибавляются зрительные. Гнетет публицистика с ее анализом несчастной жизни, хочется крикнуть: да знаю я, знаю! Информация со всех сторон, изо всех стран – и каждое слово как щелчок по больному месту, даже если сообщается что-то нейтральное, даже если приятное: в стране такой-то, городе таком-то открыт театральный фестиваль, честь открыть его предоставлена советским актерам и т. п. Какие фестивали, какая честь, о чем вы? Морочите друг другу головы, веселитесь, идиоты, радуетесь – чему? Неделин смотрит в программе – не будет ли чего легкого? Ага, вот музыкальная передачка, а потом комедия, именно такая, какую хочется увидеть: глупая, легкая. Но музыкальная передача разбередила с первых минут: поет, играя глазами и совершенно голыми ногами, певица, и Неделин, раньше тихо и смирно позавидовавший бы тому, кого любит эта миловидная-таки певичка, сейчас злится, не веря бодрости ее припрыгиваний и ужимок, не веря в искренность ее белозубой улыбки, не веря заманчивости нарисованных глаз; врешь, милая, врешь! – у тебя за плечами спанье со всеми подряд ради выхода на эстраду, ради показа по телевизору, у тебя семь абортов, гинекологические неприятности, головная боль, любовник-извращенец и муж-алкоголик, и дочку ты сдала в дом малютки, и как ты ни пытаешься заработать, а колготки-то сама себе штопаешь, знаю, знаю – поэтому не ври, зачем врать? Комедия, ожидаемая с нетерпением, облегчения не приносит: вместо того чтобы вникнуть в похождения героя, думаешь о том, насколько неприятно было ему, например, падать в холодную воду, как надоела ему во время съемок эта катавасия – и насморк заработал, из-за которого нельзя несколько дней играть в театре, ведь совмещать приходится, и давление поднялось: не молоденький уже, и режим не позволяет выпить водки с перцем да полежать три дня. Или вместо действия следишь за массовкой, толпящейся на задворках кадра: вон паренек старается, изображая удивленную толпу, хочет, чтобы в артисты взяли, вон кто-то тощий без зубов – нанялся в массовку ради похмельного рубля, а жара на всех давит, это видно, все обливаются потом и клянут режиссера, заставившего в десятый раз делать одно и то же. Глупо, грустно, гадко. Что? Жена что-то говорит, Неделин старается понять ее речь и ответить, но ничего не понимает, смотрит только на ее шевелящиеся губы и вспоминает, какая на них утром была помада, ведь, кажется, была какая-то или она не красит губы, нет, вроде красит, но какой? – алой? темно-красной? светло-розовой? – Неделину хочется спросить, но слишком уж идиотским будет вопрос. Завтра утром не забыть посмотреть. Бедные женщины, сколько усилий, чтобы быть красивее, а толку – шиш. Но почему она, едва придя домой, тут же стирает помаду (если была помада) и смывает тушь с ресниц, тушь есть наверняка, это он точно знает, без нее лицо у Елены становится совсем другим, – а почему не красятся мужчины? Нет, действительно, если они причесываются, чтобы казаться лучше, то почему бы и не красить глаза и губы? Хотя, говорят, уже красят.

45
{"b":"123047","o":1}