– Возьми, мужчина, – сказала старуха. – Настоящая кавказская гончая овчарка. Стоит двести, продаю за червонец. Возьми, а то утоплю.

И Неделин купил этого щенка.

Поначалу он доставлял немало хлопот: гадил и делал лужи где попало. Но очень скоро он научился терпеть от прогулки до прогулки. Неделин и на работу брал его – вернее, ее – оказалась сучка, кличку он ей дал Диана, а проще – Динка. Достал книжку об уходе за собаками, изучил правила кормления, выгула и дрессировки. Кормил лучше, чем себя, – мясом, а мясо где взять, кроме как на рынке, а на рынке – цены.

В общем, много хлопотал над своей Динкой и очень ею утешался, подумывал уже о том, чтобы завести еще одну собаку – чтобы было больше хлопот и больше утешения. Но как подумал, так и раздумал, понял, что никакую другую собаку не будет любить больше Динки – с ее круглыми темно-коричневыми глазами, виляющим хвостом и заливистым лаем, которая ночью ложится с ним в постель, и Неделин не прогоняет ее, хотя это и запрещено в книге про собак; он, засыпая, чешет ей за ушами, гладит брюшко, а Динка урчит.

Неожиданно пришла соседка:

– Добрый вечер. Извините, увидела с балкона, что у вас свет. Не поможете мне кость разрубить? Купила дурацкое мясо с костью, не влезает в кастрюлю. Поможете?

– Конечно, – сказал Неделин.

Динка тоже что-то сказала своим лаем и полезла женщине под ноги, виляя хвостом.

– Красавица ты моя, – сказала женщина.

– Дворняга.

– Все равно красавица. Как нас зовут?

– Диана. Динка. А вас, извините? А то неудобно даже, сколько уже соседи.

– Ирина.

– Сергей. Сейчас мы вам порубим вашу кость.

Неделин взял топорик и пошел рубить кость.

– Какое паршивое мясо! – говорила женщина.

– А что сейчас не паршивое?

– Действительно.

И они стали говорить о паршивости времени – оба оказались уязвлены этой паршивостью. Разговора хватило и на то, чтобы попить чаю после рубки кости, и на то, чтобы после чая просто посидеть, неторопливо вслушиваясь друг в друга.

Остальное произошло очень быстро. Они стали захаживать друг к другу все чаще. Светланка, дочь Ирины, очень полюбила Динку, к Неделину относилась терпимо, задав однажды матери вопрос:

– Замуж, что ли, за него хочешь?

– Ты что? – удивилась Ирина.

– А что? Не век одной-то куковать. И ребенку отец нужен, – с ехидством повторила Светланка неведомо чьи слова.

– Ни за кого я замуж не собираюсь! – отрезала мать.

Однажды Неделин пришел с бутылкой шампанского и сказал, что у него день рождения. Ирина быстренько приготовила яблочный пирог-пятиминутку, подарила Неделину хорошую книгу, Светланка тоже сделала подарок: талантливый рисунок из сказки про Снежную королеву.

Выпив шампанского, Неделин, волнуясь, путаясь, сказал Ирине, что он давно уже что-то чувствует, проще говоря, она ему очень нравится, еще проще говоря – он ее любит, такие вот дела.

Ирина сказала, что это очень приятно, когда в этом мире существует все-таки любовь, и любовь может спасти, так получилось и совпало, что она тоже давно уже чувствует интерес к Неделину, проще говоря, он ей нравится, еще проще – она его, кажется, тоже любит.

– Это неправда, – сказал Неделин.

– Почему же?

– Меня нельзя любить. Меня никто никогда не любил.

– Не может быть.

– Я точно говорю…

– Значит – не разглядели.

– Наоборот. Но любовь – слепа! – банально сказал Неделин. – Поэтому может быть, может быть…

И пошел.

– Куда ты? – спросила Ирина.

– А? Я так… Ничего…

Поздним вечером он позвонил в дверь Ирины. Дверь открылась. Динка тут же шмыгнула в квартиру, привыкшая заходить туда, как в свой дом.

– Присмотрите за Динкой, – сказал Неделин. – Мне надо срочно уехать.

– Так поздно?

– Она собака умная, вам с ней хлопот не будет.

– А куда вы едете?

– Так… Дела.

Через пять минут Ирина, словно опомнившись, выскочила в коридор, звонила в дверь Неделина, стучала кулаками и ногами, каким-то чутьем понимая, что – поздно.

А Неделин, стоя внизу с чемоданом в руке, слышал это – и ему было жаль, ему хотелось вернуться. И он, пожалуй, вернется, но не сейчас, сейчас он должен уехать, ему надо… – впрочем, что ему надо, он решит в дороге.

1986–1991 гг., 2005 г.

Наступила осень.

Стало холодно.

Воскресным утром жена сказала мужу:

– Давай разведемся.

Он фыркнул в чашку с чаем и ответил:

– Давай!

И продолжал пить чай – не спеша, ожидая, что она еще что-нибудь скажет. Но она ничего больше не сказала. Он нарочно начал прихлебывать, хлюпая – этого она не любила, делала ему замечания, и он давно уж привык не вытягивать губы, с шумом всасывая горячую жидкость (а чай любил именно горячий, почти кипяток), как делали и отец его, и мать, и все другие родственники, которых он знал и помнил. Он давно уже привык отпивать бесшумными крохотными глоточками, хотя это и не стало привычкой безотчетной, естественной. Нет, это была привычка осознаваемая и контролируемая, и, приступая к чаепитию, он всегда вспоминал, что нужно пить, а не прихлебывать. И даже когда он находился не дома, с женой, а в другом месте среди других людей и пил там чай, даже когда случалось пить его вообще в одиночестве, он неизменно, поднимая чашку, вспоминал, что нужно пить, а не прихлебывать, – и если не соблюдать эту привычку постоянно, пусть и не дома, пусть даже в одиночестве, то она не закрепится и того и гляди забудешься, ошибешься. Впрочем, время от времени, увлеченный какими-либо размышлениями, он все-таки забывался. Но надо отдать должное жене – не всегда она тут же одергивала его. Как правило, он спохватывался сам, улыбался жене с ироническим самоосуждением: вот, дескать, как волка ни корми, а он всё… И она тоже улыбалась, успокаивая его своей улыбкой: да пустяки! Только если он совсем уж задумается («остекленеет», по выражению жены) и начнет вдруг хлебать торопливо – чтоб скорей допить и без помех додумывать свои мысли, тогда она могла не выдержать и сказать с укоризной: «Талий!»

Итак, он начал прихлебывать – и дохлебал до самого дна, но замечания не дождался. Тогда он пошел на балкон курить, а жена осталась на кухне со своими обыденными делами.

Едва выйдя на балкон, он вернулся в кухню – мысленно. Он вдруг стал вспоминать, что звучало по радио в то время, когда она произнесла эти слова. И звучало ли вообще радио? Ему показалось это очень важным. Если радио не звучало – это значит… Это – ничего не значит. А если звучало, то нужно вспомнить: что именно. Информация, музыка, песня?

Но почему это так важно вспомнить? А потому, что слова жены могли быть вызваны, спровоцированы тем, что она услышала. Строка из песни. Мелодия. Сообщение какое-нибудь. Ведь так бывает, он знает это по себе: что-то неожиданно произносится именно под влиянием какого-то внешнего толчка, стимула, повода. Может, вовсе даже и не то, что ты собирался сказать. Может, иногда даже и то, чего ты без этого повода и толчка никогда бы не сказал! Или то, что подсознательно давно сказать хотел, но – поскольку подсознательное оно и есть подсознательное – сам не знал об этом. И не только сказать, а и – подумать вдруг о чем-то неожиданном, решиться на что-то, прийти к необычайной мысли… Вот пример из характернейших, связанный, кстати, с музыкой, с песней. Три года назад он спешил, он встречал жену, возвращавшуюся из другого города, он поймал машину, сел – а в машине звучало радио, звучала старая-престарая песня, которую он и не любил-то никогда. «Под крышей дома моего» называлась эта старинная песня. Но сошлось: скорость машины, бесшумное, стремительное и легкое ее скольжение по пустынной летней рассветной улице, его радость, что сейчас он увидит жену, предвкушение ее радости, когда она увидит его, приятный задушевный голос певца, сама дорога, продолжение которой представляется где-то за городом, где – вот хорошо бы! – ждал бы их именно дом, под именно крышей которого они через некоторое время оказались бы, а потом вышли бы в сад, это совсем не то, что взбираться на седьмой этаж (лифт в их доме с одиннадцати вечера до семи утра не работает), входить в типовую квартиру. И ему подумалось с ощущением всеисполнимости: хорошо бы купить в какой-нибудь пригородной деревушке дом! И он преподнес это встреченной жене – как обдуманную идею, как трезвый и реальный жизненный план – и счастлив был, что она отнеслась к этому серьезно, хотя выразилось это в ее любимых, неопределенных вроде бы словах: «А что… Может быть…» Но он видел по ее лицу, что – очень может быть и надо, чтобы было и с тех пор они стали целепредназначенно откладывать деньги и говорить о будущем доме – не слишком часто, чтобы не замусолить тему, чтобы не приелось. И – чтобы это не стало слишком горячим желанием, ибо исполнение слишком горячих желаний всегда почему-то вместо полного счастья приносит ощущение какой-то потерянности и растерянности, пугающей пустоты, тупиковой завершенности…