— Круач уже собирался и представил Адмиралтейству самые широкие полномочия, — проговорил своим скрипучим голосом Льзу из Тарнов. Он был стар, с проседью в оперении, но держался прямо и уверенно; и на экране за ним виднелся утес с ледником на вершине.

— Парламент…

— Там все еще идут дебаты, — прервал его Холм, желая покончить с делом. — У земной империи нет таких помех. Если вам нужна формулировка с точки зрения закона — что ж, считайте, что мы действуем по закону чоса.

— У чосов нет правительства, — сказал Викери, побагровев.

— Что такое правительство? — спросил Льзу.

— Ну… законная власть…

— Да! Закон диктуется традициями, и это неоспоримый факт. Закон опирается на вооруженные силы, и это непреложный факт! Правительство является такой организацией, которая обязана воплощать в жизнь чаяния своего народа. Правильно ли я понял ваших философов и историков, президент Викери?

— Да… но…

— Вы, кажется, упустили из виду, что чосы были не более единодушны, чем ваши человеческие фракции, — сказал Льзу. — Поверьте мне, в них существовал, да и сейчас существует, раскол. Хотя большинство проголосовало за введение последних мер защиты, меньшинство протестовало против них: они считают — подобно вам, президент Викери, — что опасность преувеличена и не стоит нести такие большие затраты.

Льзу молча сидел, а остальные слышали свист ветра и видели фигуры двух его внуков, летавших неподалеку. Один имел при себе обнаженную шпагу, передававшуюся от дома к дому как символ войны, другой — бластовое ружье.

Высокий Виван сказал:

— Чосы отказываются вносить свою долю. Мы с моими сторонниками угрожали созвать Сэрвен против них. Если бы они не согласились, мы бы выполнили свою угрозу. Мы считаем, что серьезность положения требует этого.

Холм хмыкнул: «Раньше он мне ничего подобного не говорил!»

Ферун держался почти так же спокойно, как и Льзу.

Викери тяжело дышал. Пот выступил на его лице. Он быстро вытер его.

«Мне почти жаль его, — подумал Холм. — Так внезапно столкнуться с такой жестокой реальностью».

Мэттью Викери следовало бы оставаться экономистом-аналитиком, а не заниматься политикой. (Тут Холм не мог ни подумать о том, как удивительно изменился он сам). Тогда он был бы безобидным и действительно приносил бы пользу: межпланетная экономика как ничто другое нуждается в знаниях и тех, кто может ей их дать.

Беда в том, что на планете, где плотность населения так мала, как на Авалоне, правительство никогда не играло такой особо важной роли, если не считать основных аспектов экологии и защиты. В последнее же время функции его несколько расширились, ибо человеческое общество изменилось под итрианским влиянием. Голоса охотно отдавались за тех лиц, которые выглядели наиболее управляемыми. Так, реакционно настроенные люди отдавали свои голоса за Викери, который с тревогой смотрел в сторону итрианизации. (Не оправданная ли это тревога? Больше в эти неопределенные времена предложить ему было нечего!).

— Вы понимаете, что это должно остаться между нами? — сказал Льзу. — Если начнутся разговоры, сомневающиеся чосы сочтут свою гордость смертельно оскорбленной.

— Да, — прошептал Викери.

Опять установилось молчание.

Сигара Холма догорела и теперь жгла ему пальцы. Он притушил ее. Запахло паленым. Он закурил новую. «Я слишком много курю, — подумал он. — Может быть, и пью слишком много в последнее время. Но дело сделано, насколько это позволяют обстоятельства».

Викери облизал губы.

— Это дает начало… еще одной сложности? — спросил он. — Могу ли я говорить прямо? Я должен знать, является ли это намеком на то, что… вы сами можете придти к заключению «о необходимости ответных действий».

— У нас есть лучшее применение для нашей энергии, — сказал ему Льзу. — Может быть, ваши усилия в Парламенте увенчаются успехом.

— Но… вы понимаете, что я не могу изменить своим принципам. Я должен иметь возможность говорить свободно.

— Это записано в соглашении, — сказал Ферун.

И хотя за этими словами последовала цитата, вставка ее не показалась многословной даже с точки зрения итрианских критериев.

— Люди, населяющие Авалон, имеют неограниченные права свободы слова, печати, радиовещания, ограниченные только всеобъемлющим правом неприкосновенности личности и требованиями защиты от чужеземных врагов.

— Я хотел сказать… — Викери сглотнул. Годы политической деятельности не прошли для него даром. — Я хотел только сказать, что дружеская критика и предложения всегда имеют право на существование, — сказал он со всей любезностью, на которую был способен. — Как бы там ни было, мы не можем допустить возможность гражданской войны. Можем ли мы обсудить детали политики непартизанской кооперации?

За этими простыми словами можно было ощутить страх.

Холму показалось, что он почти способен читать мысли Викери, пытающегося постичь все значение сказанного Льзу.

Как может суровая, могущественная, разбитая на кланы и рассеянная территориально раса регулировать свои общественные дела?

Как и на Земле, различные культуры Итри в различные периоды ее истории давали множество ответов на этот вопрос, но ни один из них не казался полностью- удовлетворительным, особенно на длительный период.

Ораторы Планха были наиболее могущественными и прогрессивными, когда прибыли первые исследователи. Некоторые, поддаваясь искушению, называют их «хеленистинами».

Легко приспособившись к современной технологии, они вскоре вовлекли других в свою систему, приспосабливая ее в то же время к изменяющимся условиям.

Это было нетрудно, потому что система не требовала строгого единства.

Внутри своего владения — состояло ли оно из ряда разбросанных земель или из единого участка земли или моря — чос был независимым. Принципы управления чосом подсказывались традицией, хотя и сама традиция медленно изменялась, как неизбежно меняется все живое. Племя, анахронизм, деспотизм, свободная федерация, теократия, клан, увеличивающаяся семья, корпорация и еще множество понятий, для обозначения которых нет человеческих слов — все это включал в себя чос.

Вечное «нужно» определялось скорее обычаем и общественным мнением, нежели предписанием и силой. В конце концов, семьи редко жили в тесном единстве. Таким образом, разногласия были минимальными. Обычной мерой наказания было изгнание из союза или, как исключение, рабство. Между ними лежало изгнание общее. За особый проступок, ценою в жизнь, совершивший его мог быть убит другим безнаказанно, и помощь первому расценивалась как столь же тяжкое преступление.

Другим возможным приговором было изгнание, автоматически оканчивающееся по истечении установленного срока. То было суровое наказание для итриан. С другой стороны, особо недовольные могли легко оставить дом (как удержать в небе?) и примкнуть к другому чосу, более отвечающему их вкусу.

Теперь, конечно, некоторые признанные группы должны были время от времени собираться вместе и принимать соответственные решения. Подобным образом должны были устраиваться междучосовые диспуты и сообща решаться общеполитические и другие вопросы. Вот так в прошлом и возник Круач — периодическое собрание всех свободных взрослых.

Оно обладало законными и ограниченно законодательными правами, но не административными. Выигравшие судебные процессы удачливые покровители планов и указов могли полагаться на желание подчиниться им или на ту силу, которой им удавалось стать в глазах других.

По мере развития общества Планха, региональные сборища, подобные этим, начали выдвигать кандидатов на годовой Круач, покрывавший более обширные территории. Те, в свою очередь, посылали своих представителей в Высший Круач всей планеты, встречавшийся каждые шесть лет плюс в дополнительные и непредвиденные случаи. На каждом уровне избирался президиум, виваны. На него были возложены обязанности вносить ясность в спорные моменты (разъяснение законов, обычаев, прецедентов, решений), а также разбор всевозможных тяжб.