Черт, поздно! Тишина сомкнулась вокруг него. Пуля упала перед ним на пол. Двое держали за руки Вивьен, а еще двое схватили Трембицкого. Ганновей взял пистолет у Яна и бросил его на софу. Затем он запер дверь. Все происходящее напоминало кошмар.

Ганновей заговорил с Вивьен, она что-то презрительно ответила. Советники переговаривались между собой. Ганновей повелительным жестом заставил их замолчать, подошел к экрану и долго смотрел на Коскинена. Пит смог только выругаться.

Ганновей щелкнул пальцами. Открыв шкаф, он достал переговорное устройство с парой наушников, затем написал что-то на листке бумаги и показал Коскинену. Тот прочел:

«Такой способ общения слишком утомителен. Если ты отключишь экран на короткое время, то сможешь взять наушник. На это время я положу пистолет в другой конец комнаты и не смогу выстрелить в тебя. Остальные поднимут руки вверх. Хорошо?»

Коскинен кивнул. Он хотел кое-что сказать Вивьен, пока экран был отключен, но времени было мало.

Снова включив экран, он надел наушник на кисть. Ганновей положил второй наушник на стол, так чтобы его могли слышать все.

— Теперь мы можем разговаривать, — сказал Ганновей.

— Разговаривать не о чем, — ответил Коскинен.

— Напротив. У вас фантастически неверное мнение о нас и наших целях.

— Ваш способ действий все время укрепляет меня в моем мнении.

— Ты слушал нас, когда мы говорили в кабинете, а теперь Ян Трембицкий отравил твой разум.

— Он только разъяснил, к чему вы стремитесь. Я не собираюсь принимать участие в убийствах своих сограждан.

— За исключением некоторых, — сказал Трембицкий.

Ринелати ударил его по лицу.

— Прекратить! — приказал Ганновей.

— Неужели революционер не может позволить себе немного грубости? — ехидно спросила Вивьен.

— Мы хотим быть вашими друзьями, — заявил Ганновей.

— Начните с того, что предоставьте нас самим себе.

— Это сумасшествие. Вы не пробудете на свободе и неделю. Я не могу допустить, чтобы генератор попал в руки Маркуса.

— Тогда помогите, чтобы он попал в руки президента.

— Я уже объяснял вам…

— Такое объяснение нас не удовлетворяет, — прервал его Коскинен. — Я хочу передать прибор властям, которые смогут воспользоваться им так, как необходимо. Ты, Ганновей, не входишь в число таких людей.

— Все это бесполезно, Каре, — прорычал Томсон. — Они фанатики.

— Трембицкий — да, — сказал Ганновей, — Но Пит кажется вполне разумным. Ты можешь посмотреть с нашей стороны точки зрения?

— Могу. В этом-то все дело.

— Мне не хотелось бы быть жестоким, но ты не сможешь выйти отсюда и умрешь от голода через несколько дней.

Коскинен удивился, что не испытывает страха. Он хотел жить, как и любое другое существо, очень хотел. Но страха в нем не было. Только ярость.

— Пусть так, — сказал он. — Но тогда мое тело навсегда останется внутри экрана. Разве что вы разрежете генератор лазером, но это не поможет вам создать новый.

— Когда-нибудь построим.

— Вряд ли скоро. Не раньше, чем люди снова пошлют экспедицию на Марс — может, кстати, сам Абрамс профинансирует ее. И только в том случае, если марсиане помогут землянам создать новый прибор.

— Может быть, — Ганновей повернулся к своим пленникам, и глаза его сузились. — Может, ты и не боишься смерти, но не захочешь же ты, чтобы из-за твоего упрямства погибли твои друзья?

Трембицкий с негодованием сплюнул:

— Ну, разве он не мошенник?

— Слишком большая ставка, — сказал Ганновей, — я пойду на все.

Коскинена бросало то в жар, то в холод.

— Если ты убьешь их, — крикнул он, — ты убьешь последний атом надежды, который еще остается у тебя.

— Я не имею в виду немедленную их смерть. Ты можешь подумать три—четыре дня.

Краска схлынула с лица Вивьен, она с трудом проговорила:

— Не слушай его, Пит. Пусть будет что будет.

— Ты еще не знаешь, что будет. — Ганновей повернулся и сказал: — Ребята, вы знаете, где находится аппаратура. Принесите ее сюда.

Советники вышли. Ганновей сел, закурил.

— Можете поговорить друг с другом, — разрешил он.

— Ви, — с трудом выговорил Коскинен.

Она сделала несколько коротких вздохов, чтобы придти в себя.

— Не думай обо мне, Пит. Мне не нужна жизнь, если за нее мы должны помогать этим выродкам.

— Эй! — крикнул Томсон. — Неужели вы думаете, нам приятно заниматься этим?

— Конечно, — сказал Трембицкий.

— Я понимаю вас, — сказал Ганновей, и в его голосе послышалось отчаяние. — Вы даже не можете представить, как я хотел бы, чтобы мы были друзьями. Мы могли бы столько сделать для планеты. Неужели я выгляжу преступником?

Трембицкий обратился к Коскинену:

— Они, скорее всего, пристрелят меня, но… — в его глазах стояли слезы, — если я вдруг сломаюсь, не выдержу и попрошу тебя открыть экран, не слушай меня, Пит.

Коскинен почти не слышал его, охваченный ужасом. Как сквозь туман, он видел только лицо Вивьен, и только к ней он обращался:

— Решение за тобой. Ты единственная, кто имеет право решать.

— Я уже решила. Будь твердым.

— Послушай, что для тебя все эти политические бредни! Ведь больше всего ты хочешь отомстить Маркусу, а эгалитарианцы могут тебе в этом помочь. Ви, я хочу, чтобы ты сделала выбор.

Она слабо улыбнулась.

— Ты трус, Пит, — сказала она, — Ты хочешь переложить ответственность на меня.

— Но я не могу взять на себя ответственность, — взмолился он.

— О’кей, возьму я. Будь твердым, Пит. Моя жизнь мало что значит для меня, потеря невелика.

— Не говори так!

— А как насчет того, о чем вы сами знаете? — внезапно спросил Трембицкий.

«Детонатор!» — вспомнил Коскинен. Безумная надежда вспыхнула в нем.

— Хорошо, я выйду, — сказал он. — Только сначала отпустите ее. И тогда я выключу щит.

— Сначала выходи, — ответил Ганновей. — А то я боюсь какой-нибудь шутки с твоей стороны.

— Нельзя, Пит, — сказала Вивьен. — Слишком шикарный подарок для них.

— Но если у тебя будет шанс, пока я… — продолжал он. — Лучше умереть так, чем от голода и жажды, да еще если придется видеть твои мучения.

— Нет, — дрожащим голосом возразила она. — Я не могу.

— В чем дело? — спросил Брерсен.

И тут вернулись Хилл и Ринолетти. Они принесли тяжелый ящик с ручкой и рулон пластика.

— Где его поставить? — спросил Хилл. Ганновей осмотрелся.

— Вот сюда, возле двери в спальню. Силовое поле занимает большое пространство, — распорядился он.

Ринолетти расстелил пластик и ухмыльнулся:

— Чтобы не пачкать ковер.

Хилл открыл ящик, достал веревки и бросил их Вэнбурну.

— Свяжи этого парня, — велел он.

Трембицкий глубоко вздохнул и что-то пробормотал по-польски. Он не стал сопротивляться, когда его привязали к креслу, но позвал Коскинена:

— Пит!

Коскинен услышал его только с третьего раза.

— Да, да.

— Пит, взгляни на меня. — Трембицкий внимательно смотрел в глаза Пита. — Слушай, я уже мертвец.

— Нет, нет, — сказал Ганновей. — Отдайте генератор, и вы проживете еще долгие годы.

Трембицкий проигнорировал его:

— Слушай внимательно, Пит. Не думай обо мне. Я люблю жизнь, но уже давно не боюсь смерти. Я много повидал смертей за свою жизнь. Жена моя мертва, дети выросли, никто от меня не зависит. Я умру с легким сердцем, если буду знать, что хоть немного помог де; у свободы. Быть рабом я не желаю. Ты понимаешь?

Коскинен кивнул. Он чувствовал, что Трембицкий что-то хочет сказать ему.

— Если у тебя появится шанс, не думай обо мне, — продолжал Трембиций. — Я уже прожил жизнь. Ви еще молода. И ты тоже. К тому же ты единственный, кто может передать миру секрет генератора. Когда-то давно, еще в Европе, я приказал уничтожить город, где в тюрьме находились мои друзья. Они погибли. Но я никогда не чувствовал угрызений совести. Ты тоже не думай обо мне.

Ганновей что-то заподозрил:

— Эй, заткнись, Ян.