Что скрывается за ссылками на народ, Горбачев, по его словам, уже знал — чаще всего это настроения аппарата. И решил, что необходимо самому почувствовать настроения людей. Две недели он провел в районе, ежедневно встречался с комсомольцами, беседовал с коммунистами. Впечатления были сложные. У части собеседников, особенно в молодежной, интеллигентской среде, а также тех, кого в той или иной мере коснулись сталинские репрессии, тема «культа» находила живой отклик. Другие просто отказывались верить приведенным в докладе фактам, категорически не принимали оценки деятельности и роли Сталина. Третьи — и таких было немало, — не сомневаясь в достоверности фактов, задавали один и тот же вопрос: «Зачем?» Зачем публично выносить «сор из избы», зачем открыто говорить об этом и будоражить народ?

Горбачев признавался, что его поразила и та версия объяснения репрессий, которая сформировалась в сознании многих простых людей. Мол, наказаны в 30-х годах Сталиным были те, кто притеснял народ. Вот им и отлились наши слезы. И это говорилось в крае, который прошел через кровавую мясорубку страшных тридцатых годов!

В «верхах», кто интуитивно, кто вполне осознанно, сразу поняли, что критика Сталина — это критика самой системы, угроза ее существованию, а стало быть, благополучию власть имущих. Это стало особенно очевидным, когда на первых же собраниях, посвященных ХХ съезду, руководство всех уровней услышало в свой адрес: «А где же вы тогда все были?»

Андропов, являвшийся в то время послом СССР в Венгрии, позже рассказывал Горбачеву, что сразу же после ХХ съезда его неожиданно пригласил на охоту тогдашний венгерский лидер Матиас Ракоши. Когда остались одни, Ракоши по-русски сказал (явно рассчитывая на то, что разговор будет передан в Москву): «Так делать нельзя. Не надо было торопиться. То, что вы натворили на своем съезде, это беда. И я еще не знаю, во что она выльется и у вас, и у нас».

Уже в первые дни пребывания в районе Горбачев понял, что нужны не публичные речи, а откровенные дружеские беседы. Свои наблюдения и предложения после этой командировки он передал в крайком партии, и они вызвали интерес. Казалось, все прошло сносно. Но удовлетворения он не почувствовал. Вопросов только прибавилось, многие из них оставались без ответа. И он понял, что одной из главных причин этого являлся сам доклад Хрущева. Он носил не аналитический, не «рассуждающий», а, как выразился Горбачев, сугубо личностный, «эмоционально-обличающий» характер. Не доказывал, а бил по нервам. Сводил причины многих сложнейших политических, социально-экономических, социально-психологических процессов к дурным чертам личности самого «вождя». Надо было идти по пути более глубокого анализа. Но, увы…

Сумятица и неудовлетворенность еще более возросли, когда вскоре после ХХ съезда стали появляться признаки «обратного хода». Стало известно, что ЦК отозвал свое «информационное письмо» по докладу Хрущева. «Правда» перепечатала из китайской газеты «Жэньминь жибао» статью «Об историческом опыте диктатуры пролетариата», в которой говорилось, что Сталин «выражал волю народа и был выдающимся борцом за марксизм-ленинизм».

Наконец, 30 июня ЦК принял постановление «О преодолении культа личности и его последствий», указывавшее на заслуги и «преданность Сталина марксизму-ленинизму», а также на то, что никакой «культ» не мог изменить «природы нашего общественного строя».

Так или иначе, толчок обществу ХХ съезд дал мощный, он положил начало переоценке внутренней и внешней политики, анализу исторических фактов. Но процесс этот шел противоречиво. Старые силы не собирались уступать.

М. С. Горбачев запомнил, как в Ставрополе, когда глубокой ночью начали с помощью тракторов снимать огромную скульптуру Сталина, стоявшую в самом центре, собралась толпа, настроенная явно неодобрительно. Но все обошлось, «работу» довели до конца. Скульптуру сняли, а проспект Сталина переименовали в проспект Маркса.

Если сносом памятника Сталину и критикой его политики возмущались в традиционно спокойном Ставрополе, то можно представить, как восприняли эту весть на родине Сталина — в Грузии. Официальная хрущевская пропаганда замалчивала эти факты, и только после распада Советского Союза исследователи получили доступ к документам, в которых содержалось описание происходивших в Тбилиси событий.

Еще до рассекречивания архивных материалов и моего знакомства с ними бывший первый заместитель председателя КГБ СССР Филипп Денисович Бобков рассказывал, что население Грузии чрезвычайно болезненно отреагировало на доклад Хрущева на ХХ съезде. Отношение к Сталину в республике сложилось особое: для большинства грузин он являлся национальным героем, и дата смерти ежегодно отмечалась возложением венков к монументам, массовыми шествиями и митингами, во время которых исполнялись его любимые песни, произносились пламенные речи.

Так продолжалось до 1956 года. Неизвестный для населения доклад Хрущева, искаженные слухи о его содержании вызвали самые разные интерпретации и всевозможные кривотолки. Многие передавали суть доклада, используя факты из обвинительного заключения по делу Берии, которое незадолго до событий читалось повсеместно в различных коллективах. Все это подлило масла в огонь.

Набережная Куры, где стоял огромный монумент кумира, не могла вместить пришедших почтить его память и выразить протест решениям ХХ съезда.

Несколько дней в Тбилиси, Гори, Сухуми, Батуми, Кутаиси и других городах шли непрерывные митинги.

9 марта несколько десятков тысяч митинговавших у монумента Сталину хлынули от набережной Куры по Александровскому спуску к Дому связи на проспекте Руставели. Призвал их к захвату дома некий Кипиани, выступивший перед толпой с провокационной речью. Кто-то из толпы сделал несколько выстрелов, что еще больше накалило собравшихся.

Дом связи охраняла небольшая группа солдат, их без труда смяли и оттеснили вглубь здания. Солдаты подверглись избиению. Одному из них приставили к горлу вилку. Кто-то из солдат, защищаясь, открыл стрельбу вверх, в потолок, и пули рикошетом отскочили от бетона. В создавшейся неразберихе некоторые солдаты стреляли и в толпу. В те дни в Тбилиси погиб двадцать один человек.

Поведение тех, кто оказался в операционном зале Дома связи, свидетельствовало, что массовые выступления возникли стихийно, не было никакой организации заговора, как хотелось изобразить дело кое-кому в Москве.

Ворвавшиеся в Дом связи метались по залу, не зная, что им делать. Одни искали радиостудию, чтобы объявить миру о происходящем в Тбилиси. Другие сочиняли телеграмму в Москву с требованием не трогать Сталина. Нашлись и такие, кто поздравлял Молотова с днем рождения. События у Дома связи привели к тому, что в город ввели войска и объявили чрезвычайное положение, которое, правда, продолжалось всего одну ночь.

Так в общих чертах выглядела рассказанная по памяти генералом армии Ф. Д. Бобковым картина происшедших в Тбилиси событий в начале марта 1956 года. Но вот открылись прежде засекреченные архивы, и в моих руках оказался ценный источник — закрытое письмо С. Статникова, корреспондента газеты «Труд» по Грузинской ССР, адресованное в служебном порядке главному редактору Б. Буркову. Должен отметить, что практика привлечения корреспондентов центральных газет на местах к информированию центра о тех или иных событиях и проблемах широко применялась в советские времена. Явления изучались всесторонне, сведения сопоставлялись по различным источникам, порой самым неожиданным.

Из докладной записки С. Статникова: «5 марта около 10 часов утра я был у здания Дворца труда (шел к себе в корпункт). Вдруг до моего слуха донеслись резкие, продолжительные гудки автомашин (автоинспекцией они запрещены), вскоре из-за угла показалась группа людей. Шли студенты (человек 120–150) без головных уборов. Процессия двигалась по середине улицы. Передний нес портрет Сталина и несколько венков. Организаторы шествия поминутно обращались к останавливавшейся на тротуарах публике с призывом снимать головные уборы и почтить тем самым память Сталина. Поминутно кто-либо выскакивал из колонны и, подбежав к останавливающимся автомашинам, требовал от шоферов давать продолжительные гудки. В этот день прошло несколько таких процессий. Все они направлялись на площадь к монументу Сталина и возлагали венки.