На состоявшейся вскоре сессии Верховного Совета СССР Н. С. Хрущева освободили от должности Председателя Совета Министров СССР. Новым председателем Совмина стал А. Н. Косыгин. В связи с уходом на пенсию А. И. Микоян был освобожден от обязанностей Председателя Президиума Верховного Совета СССР в 1965 году. На эту должность был избран Н. В. Подгорный.

День 14 октября 1964 года Н. А. Мухитдинову запомнился тем, что утром ему позвонил на работу заведующий Общим отделом ЦК Малин и сообщил, что в Свердловском зале Кремля через три часа состоится Пленум ЦК. Нуриддин Акрамович спросил о повестке дня. Главный протоколист ЦК сказал, что не знает.

Когда все собрались в зале, из боковой комнаты вышел Брежнев и занял место председательствующего. За ним остальные члены Президиума, последним показался Хрущев и сел на крайний стул с правой стороны. Сразу можно было понять, что произошло и о чем пойдет речь…

Леонид Ильич, объявив Пленум открытым, сообщил, что Президиум вносит на рассмотрение одно предложение, о чем доложит Суслов, и предоставил ему слово. Суслов говорил около тридцати минут. Это был не доклад, а сообщение, подготовленное, чувствовалось, на скорую руку. В нем назывались события, факты, обвиняющие Хрущева. В конце своего сообщения он объявил, что Никита Сергеевич подал заявление об освобождении его от занимаемой должности по состоянию здоровья.

Брежнев сказал, что, видимо, нет нужды открывать прения: вопрос ясен, к тому же есть обращение самого Хрущева. Аристов и Пегов выступили с короткими заявлениями в поддержку Суслова. Леонид Ильич зачитал проект решения. Все единогласно проголосовали.

Затем он предоставил слово Н. В. Подгорному. Тот отметил достоинства, способности и авторитет Брежнева и от имени Президиума предложил избрать его Первым секретарем ЦК КПСС, добавив, что все, находящиеся в зале, его хорошо знают и, надеется, что поддержат внесенное предложение. Он зачитал проект решения. Проголосовали за него единогласно и аплодисментами поздравили нового лидера партии.

Ну а кремлевский охранник С. П. Красиков внес свой штрих в эту историю.

Никита Сергеевич последнее время гневался не только на охрану и на соратников, но даже и на лично преданных ему друзей — Николая Викторовича Подгорного и Леонида Ильича Брежнева за то, что те позволяли себе в его присутствии курить. Курильщиков он не жаловал. Гневался с громом и молнией, с грозными окриками и даже с рукоприкладством. Подгорного, закурившего однажды при нем на Внуковском аэродроме, он с криками: «Пошел вон!» — грубо оттолкнул от себя.

А перед очередным чествованием космонавтов на Красной площади стрепетом кинулся на закурившего Брежнева, вместе с губами схватил у него сигарету с мундштуком и так рванул, что сначала раздался резкий щелчок брежневских губ, а затем щелчок кинутого на асфальт мундштука.

— Сколько раз нужно тебе говорить: не дыми мне в лицо! Сколько раз говорить?

Будущий генсек на выходку Хрущева никак не среагировал, продолжал разговаривать с Шелепиным, будто ничего не случилось.

Красиков, по его словам, поднял мундштук и протянул его Брежневу.

— И ты с ними заодно? — взвизгнул Хрущев почти в микрофон. Подбежав, снова выхватил мундштук у Брежнева и с негодованием запустил его на лестницу.

Сотрудники охраны подобрали инкрустированную дымокурню, но передавать мундштук Брежневу не рискнули: очень уж много неприятных воспоминаний нес он владельцу.

Как знать, может, именно толчки в спину, окрики и вырванный из губ мундштук и стали впоследствии теми каплями, которые и настроили членов Президиума на смещение Хрущева, заключает бывший офицер «девятки».

Члены хрущевской команды дружно возмущаются: каких только нелепых слухов не вводят в оборот общественного мнения иные всезнающие публицисты по поводу того, как протекало само возвращение Хрущева с Пицунды, какими детективными обстоятельствами оно было обставлено. Аджубей тоже иронизировал: тут и смена охраны в самолете, и невозможность связаться по радио с Москвой, и попытка лететь в Киев. Все это за гранью документального, считает хрущевский зять. Есть точные данные о прилете Хрущева в Москву, о совете ехать прямо на заседание Президиума ЦК, равно как и сведения о том, к каким мерам готов был прибегнуть Брежнев для смещения Хрущева. Сказать об этом может только бывший председатель КГБ В. Е. Семичастный. Когда он скажет, мы будем знать полную правду.

Аджубей, по его словам, мог засвидетельствовать только одно: Хрущев прилетел с Пицунды с прежней командой личной охраны, правительственный телефон в особняке, где он жил, работал исправно (по нему в те дни Алексею Ивановичу в «Известиях» неоднократно звонила жена), Хрущеву подавался автомобиль с его прежним шофером и т. д. Ни он, ни Микоян не говорили о каких-то чрезвычайных мерах вокруг их персон. Аджубею хорошо запомнилось, как вернувшись поздно вечером домой после первого заседания, Никита Сергеевич сказал начальнику своей охраны полковнику Литовченко: «Завтра утром поеду к зубному врачу».

Хрущев был в те часы очень немногословен, прошел к себе на второй этаж в кабинет и не спустился в столовую. Анастас Иванович Микоян задержался на несколько минут у подъезда. Тут стояли его сын Серго, Сергей Хрущев, Рада и Аджубей. Они услышали от него: «Хрущев забыл, что при социализме тоже может вестись борьба за власть». Еще одну фразу он сказал Аджубею: «Хорош твой друг Шелепин, ты его пропагандировал, а он тебя сейчас обливал грязью…»

Ф. М. Бурлацкий считает, что Сергей Хрущев искренне заблуждается, когда утверждает, что главной пружиной в заговоре против его отца был Брежнев. Это заблуждение, объясняет свою точку зрения известный политолог и общественный деятель хрущевского призыва, впрочем, легко понять, так как именно Брежнев должен был вызывать особую ненависть у Хрущева и его семьи после «октябрьского переворота», поскольку ни к кому другому Хрущев так хорошо не относился, как к нему. Кроме того, Сергей, вероятно, не может признаться себе самому, в какой степени он, и в особенности Аджубей были обмануты Шелепиным и Семичастным — комсомольскими «младотурками», как их между собой называли побежденные хрущевцы. Те не только сумели вкрасться к ним в доверие, выглядеть самыми надежными, закадычными друзьями-приятелями, прежде всего Аджубея, но и самым ловким образом провели родственников Хрущева в драматический момент октябрьского Пленума.

Нет, утверждает Бурлацкий, свержение Хрущева готовил вначале не Брежнев. Многие полагают, что это сделал Суслов. На самом деле начало заговору положила группа «молодежи» во главе с Шелепиным. Собирались они в самых неожиданных местах, чаще всего на стадионе во время футбольных состязаний. И там сговаривались. Особая роль отводилась Семичастному, руководителю КГБ, рекомендованному на этот пост Шелепиным. Его задача заключалась в том, чтобы парализовать охрану Хрущева. И действительно, когда Хрущева вызвали на заседание Президиума ЦК КПСС из Пицунды, где он отдыхал в это время с Микояном, его встретил на аэровокзале один Семичастный. Хрущев, видимо, сразу понял, что к чему. Но было уже поздно.

Бурлацкий ссылается при этом на сведения, можно сказать, из первых рук. Вскоре после октябрьского Пленума он с Е. Кусковым готовил речь для П. Н. Демичева, который был в ту пору секретарем ЦК. И он торжествующе рассказал им, как Шелепин собирал бывших комсомольцев, в том числе его, и как они разрабатывали план «освобождения» Хрущева. Он ясно давал понять, что инициатива исходила не от Брежнева и что тот только на последнем этапе включился в дело. Бурлацкому хорошо запомнилось взволнованное замечание Демичева: «Не знали, чем кончится все и не окажемся ли мы завтра неизвестно где». Примерно то же сообщил, правда, в скупых словах и Андропов.

А бывший председатель КГБ В. Е. Семичастный вообще рассказывал, что будто бы в суете борьбы за власть Л. И. Брежнев выяснял у него возможность чуть ли не физического устранения Хрущева. Однако, по словам Бурлацкого, Семичастный явно пытается взвалить ответственность за организацию заговора на Брежнева и снять ее с себя, выдвигая против него самые неправдоподобные обвинения.