Клевета от начала до конца.

В «Метрополь» я пошел на свидание с Васильевой. Счастье мое, что у Васильевой не было телефона и мне пришлось пригласить ее через соседей и родственников, у которых телефон был. Эти люди могут подтвердить, как все это происходило.

Виноват я в том, что разговаривал о нужде в доме и своем тяжелом положении, а не явился с повинной к Н. А. Булганину. Да, в этом виноват.

Но ни по духу своему, ни тем более по крови я не враг. У меня много пороков, в которых не особенно приятно сознаваться, но они были.

В отношении же чести и Родины я чист. Родина для меня это отец, это мать.

Кроме гнуснейшего клеветника, никто не мог предъявить мне такого обвинения. Человеком, способным дать подобные сведения, могла быть только Тимошенко. К несчастью, не я первый попал в ее сети. И всех она бросала в тяжелую минуту, созданную ею же, а сама оставалась не при чем.

Преступления служебного характера в период командования ВВС МВО

Не преступления по злому умыслу, а большие нарушения уставных и юридических норм были допущены мной. Акт комиссии министра обороны свидетельствует об этом.

Сами причины нарушений кроются только во мне самом — в моих распоряжениях. Подчиненные командиры не виноваты, они или вынуждены были строго руководствоваться моими распоряжениями, или покидать округ. Ссылка в акте на разрешения, данные мне свыше, на отклонения в некоторых случаях от установленных норм не может заслуживать внимания. Если такие разрешения и получались мной, то только благодаря моему докладу о необходимости таковых. Мне верили и часто соглашались.

Я не могу согласиться с тем, что делал все это со злым умыслом. Нет. Злого умысла не было. Хотелось сделать быстрее и лучше, в процессе чего прибегал к незаконным приемам, лишь бы сделать. Усугубляло такие неверные действия личное поведение, которое, вследствие пьянства и частого отсутствия непосредственно в управлении округа, порождало последователей и бесконтрольность в их работе.

Полученная задача развить спорт в ВВС, сама по себе очень нужная, на деле была превращена в погоню за призами в ущерб основной работе ВВС МВО. Вина в этом только моя и оправдания никакого мне нет. Все перечисленное и личное поведение привело к справедливому приказу министра обороны об увольнении в запас «за поступки, порочащие звание генерала Советской Армии».

С малых лет, оставаясь без матери и не имея возможности воспитываться под повседневным наблюдением отца, я, по сути дела, рос и воспитывался в кругу взрослых мужчин (охраны), не отличавшихся нравственностью и воздержанностью. Это наложило свой отпечаток на всю последующую личную жизнь и характер. Рано стал курить и пить. В средней школе, хотя и имел способности, занимался от зачета к зачету и поэтому выше середняка не поднимался. Готовился стать артиллеристом и поэтому пошел учиться в 1-ю Московскую арт. спец. школу. Но отец решил, что двум сыновьям в артиллерии быть не следует, и я уехал в летное училище. Училище окончил отлично со званием лейтенант. С момента окончания училища для меня разговор с отцом, как с отцом, почти перестал существовать. Каждая встреча превращалась в разговор о ВВС.

За время службы в армии с 1938 г. был на должностях: летчика, ст. летчика, к-ра звена, к-ра эскадрильи, к-ра полка, к-ра дивизии, к-ра корпуса, зам. ком. ВВС округа, ком. ВВС округа. Военное образование: училище, 3 месяца Академии ВВС, Липецкие курсы к-ров эскадрилий — и все. Военного образования для занимаемого последнего поста (ком. ВВС МВО) не хватало. Был послан в военную академию, но по состоянию здоровья и по собственной глупости к занятиям по сути дела не приступал, а считал себя обиженным, хотя кроме как на самого себя обижаться было не на кого. Докатился до увольнения в запас.

Этот приказ министра обороны, хотя и очень суров, но справедлив, т. к. оснований для него было больше чем достаточно.

В заявлении часто встречается «клевета». Может создаться мнение, что я считаю себя вообще невиновным, напрасно обиженным.

Это не так.

Да, клевета налицо. Но кто бы ей поверил? Как она могла дать такие всходы, если бы все мое поведение не было б благоприятной почвой для ее (клеветы) роста. Не было бы зацепки, повода, возможности оклеветать, не было бы и клеветы, особенно веры в нее.

Разбор всей своей жизни, в течение 22 месяцев ареста, дал возможность правильно оценить причину происшедшего со мной. Причина только во мне самом. Могли быть около меня и плохие люди, но ведь были и такие, и их больше, с которых надо было брать пример.

Ведь предупреждал меня Н. А. Булганин: «Возьмись за ум, иначе сорвешься, брось пить, приведи в порядок семейные дела». А разве я послушался? Нет. Не пожелал сам взглянуть в свое нутро и взяться за ум. Тюрьма заставила разобраться в своих собственных грехах, сбила спесь. Я смог трезво оценить пройденную жизнь и подумать о будущей. Ведь мне всего 35 лет. 17 лет в армии. 16 лет в партии и докатился до такого положения.

Виноват только сам. Обижаться не на кого.

Поверьте, что нет строже суда, чем своя совесть.

Больше всего я виноват перед отцом и партией.

Прошу Вас, дайте возможность работой смыть эту свою вину перед партией.

Дайте возможность доказать делом преданность Родине и народу.

23 февраля 1955 года В. И. Сталин

Верно: подпись».

Однако письмо не тронуло сердец тех, кому было адресовано. Секретный узник по-прежнему находился в тюремной одиночке. Судили его только 2 сентября 1955 года — через два с половиной года после ареста. Военная коллегия Верховного суда СССР сочла, что преступления Василия Сталина — злоупотребления служебным положением и антисоветская агитация — «тянут» на 8 лет лишения свободы. С зачтением срока, проведенного со дня ареста в камере-одиночке.

Мы не располагаем сведениями о том, как он воспринял приговор суда и где отбывал наказание. Известно лишь, что время от времени осужденный генерал обращался со слезными письмами к тогдашнему советскому руководству, напоминал о прошлой дружбе власть предержащих с его родителями.

Одно из таких писем датировано 10 апреля 1958 года и адресовано Н. С. Хрущеву.

«Никита Сергеевич! — говорится в письме. — Сегодня слушал Вас по радио из дворца спорта, — и опять Вам пишу.

Знаю, что надоел, но что же мне делать, но что же мне делать, Никита Сергеевич?!

Душевная тоска и опустошенность доводит до страданий невыносимых.

Я смотрю на действительных врагов, — они легко переносят заключение, гордятся им.

Их стимул: «будущего лишения, ненависти», — дает им силы, легче и самое главное, проще переносить заключение.

Но какая у меня может быть ненависть и к кому? Сегодня я Вас слушал и вспоминал 30-е годы, которые Вы упоминали. Вспомнил, как мать возила меня на ткацкую фабрику, нас брала с собой на лекцию, на которой может быть и Вы были. Знаю, что вы знали друг друга по учебе, т. к. она много говорила о Вас.

Хорошо помню похороны, ибо они, как и смерть матери, врезались на всю жизнь в мою память. Помню Ваше выступление на похоронах матери, а фотографию Вашего выступления на Ново-Девичьем все время хранил (последний раз видел это фото у следователя в личных изъятых вещах) в семейном альбоме.

Все эти воспоминания нахлынули на меня сегодня, когда слушал Ваше простое до души доходящее выступление.

Бывают моменты, когда сливаешься с выступающим в одно единое целое. Такое ощущение было у меня сегодня, когда я слушал Вас. Буду откровенен до конца, Никита Сергеевич! Бывали и бывают моменты, когда и ругаю в душе Вас. Потому что невозможно не ругнуться, глядя на 4 стены и беспросветность своего положения со всеми этими зачетами, работой, содержанием и т. д. Ведь по всем законам 4 февраля 1958 года я должен был быть дома. Но, слушая Ваши выступления, а особенно сегодняшнее, вся злость пропадает и, кроме уважения и восхищения, ничего не остается. Ведь верно говорите и замечательно действуете! Нельзя не радоваться: за Вас, Родину и не восхищаться! Действительно, очевидно, не знающие Вас думали, что Вы способны испугаться поездки в Венгрию… Но, Никита Сергеевич, кто видел Вас под Калачем, когда была разбита Ваша автомашина и вообще положение было не из легких, — не может сомневаться в Вашей стойкости и личной отваге!