Едва наступила весна, как, по свидетельству хрущевского сына Сергея, доклад начал гулять по миру. Сначала на Запад ушло его переложенное журналистами на свой лад содержание. Об этом доложили Хрущеву, но мер он принимать не стал, да и не к кому. «Разве поймаешь вылетевшее на свободу слово?» — высоким слогом изъясняется в послесоветское время сын советского коммуниста номер один пятидесятых — шестидесятых годов и сам тоже бывший коммунист.

Вскоре, по словам Сергея Хрущева, в руках американцев оказался уже полный текст. Пришлось учинить следствие. Следы привели в Польшу.

Ответ оказался до смешного прост. В Варшаве доклад продавали на рынке, и весьма недорого. Никита Сергеевич якобы сильно возмущался, когда ему доложили результаты расследования. Но, как признает сын, в действительности отца расстроило не то, что информация попала в чужие руки, а способ ее распространения.

Государственный департамент США выпустил текст доклада отдельной брошюрой. На этом, казалось, история поставила точку: практически все население нашей страны ознакомилось с закрытым письмом ЦК, за пределами границ Советского Союза доклад прочитали все желающие. Но не тут-то было, гриф секретности на докладе сохранился на десятилетия. До 1964 года за этим следили, по выражению Сергея Никитича, открытые сталинисты в ЦК, после 1964-го — скрытые. Казалось, таким образом они как могут оберегают весьма подпорченный образ вождя. Все эти годы о докладе говорили вполголоса, как о чем-то не очень приличном. И в эпоху перестройки он долго оставался под замком. В Москве периодически возникали слухи: доклад вот-вот разрешат опубликовать, остались последние формальности. Хрущевскому отпрыску якобы даже показывали типографскую обложку брошюры с указанием цены на последней странице. Явное свидетельство несекретности издания. Обложка обложкой, слухи слухами, доклад же… оставался секретным.

Сложившаяся ситуация выглядела смешной, ведь за первые годы гласности о Сталине опубликовали такие факты, о которых Хрущев и не подозревал, разворошили то, к чему он не решался даже прикоснуться. И все же не смешно, скорее грустно.

Итак, приступаем к обещанному выше рассказу о том, как восприняли секретный доклад Хрущева братские коммунистические и рабочие партии Восточной Европы. Доклад был неожиданным и для них: в Кремле не соизволили даже предупредить их заранее о своем намерении, не говоря уже о том, чтобы выслушать и учесть мнение по поводу намечавшегося крутого поворота в политике.

Свидетельствует Н. С. Хрущев:

— Мы узнали через своего посла, что в Польше развернулись бурные события, поляки очень поносят Советский Союз и чуть ли не готовят переворот, в результате которого к власти придут люди, настроенные антисоветски.

Он позвонил в Варшаву и разговаривал с Охабом. Хрущев спросил, верна ли информация, полученная Москвой через посольство.

— Да, сейчас идет бурное заседание ЦК, обсуждаются эти вопросы.

В информации, которую советское руководство получило через посольство, говорилось, что в Польше стал бурно проявляться антисоветизм, и приход Гомулки к власти происходит в опоре на антисоветские силы.

Хрущев высказал Охабу (а они по этому вопросу уже обменялись мнениями, тут как раз собрался полный состав Президиума ЦК КПСС), что Кремль очень беспокоит происходящее…

Хрущев сказал:

— Мы хотели бы приехать поговорить с вами.

Охаб ответил:

— Мы хотим посоветоваться, дайте нам подумать.

Вскоре Охаб позвонил и говорит:

— Мы бы просили вас не приезжать, пока не закончится у нас заседание Центрального Комитета.

Казалось бы, ответ правильный, если относиться к собеседнику с доверием. Но у Хрущева в то время доверия к Охабу не было. Конечно, если относиться друг к дургу с доверием, то лучше всего было бы там не появляться, с тем, чтобы не оказывать давления.

— Но сейчас мы за этим и хотели ехать, чтобы оказать соответствующее давление, — вспоминал Н. С. Хрущев. — Так как у нас возникло недоверие к Охабу, то его отказ в нашей просьбе нас еще больше возбудил, еще больше усилил подозрения, что там идет нарастание антисоветских настроений, которые могут вылиться в какие-то действия, и тогда поправить положение будет уже трудно.

Хрущев сказал Охабу, что он все-таки хочет приехать, и открыто заявил, что Польша для Кремля имеет большое стратегическое значение. В то время с Германией не был заключен мирный договор, и поэтому в Польше располагались советские войска на основании положений, вытекающих из Потсдамского соглашения. Они охраняли коммуникации, проходящие через польскую территорию. Все это было высказано Охабу, которого предупредиди о приезде советского руководства в Варшаву.

Обменялись на Президиуме ЦК мнениями и составили делегацию. В нее вошли Хрущев, Микоян, Булганин. Они полетели в Польшу. Когда приземлились, на аэродроме их встретили Охаб, Гомулка, Циранкевич и другие польские руководители. Встреча была очень холодной. Московские гости прилетели очень возбужденные, и Хрущев, едва поздоровавшись, сразу на аэродроме высказал недовольство происходящим:

— Почему все это происходит под антисоветским знаменем?… Чем это вызвано? Мы всегда стояли на позициях освобождения Гомулки, и лично я, и другие товарищи. Когда я беседовал с Охабом, то имел в виду, что Гомулка приедет в Крым, мы с ним поговорим. Он подлечится, а мы тем временем разъясним нашу позицию в деле его освобождения.

Охаб вскипел:

— Что вы ко мне предъявляете претензии? Я теперь уже не секретарь Центрального Комитета. Спрашивайте их.

Он показал на Гомулку. В его словах сквозило неприкрытое недовольство.

Хрущев подумал, что его слова при встрече по дороге из Китая насторожили Охаба, он мог подумать, что в Москве хотят его свергнуть и посадить на его место Гомулку. Хрущев в душе не был противником Охаба, но к тому времени он показал себя слабым руководителем, и Гомулка был лучшей заменой. Хрущев ценил Гомулку.

Как потом вспоминал Сергей Хрущев, дома неожиданный отъезд отца в Польшу вызвал настоящий шок. Во-первых, в те годы любая поездка за границу, даже в дружественную социалистическую страну, считалась нерядовым событием. Ее обычно приурочивали к важной дате, объявляли загодя и сопровождали обстоятельной подготовкой.

Тут же из ЦК раздался звонок: «Собирайте вещи, я лечу в Варшаву». И никаких объяснений. Вещи приготовили быстро, за многие годы до автоматизма отработался процесс сборов отца в командировку — специальный чемоданчик стоял в специально отведенном месте. В него полагалось уложить белые рубашки для ежедневной смены, белье, электрическую бритву, тапочки. Вот практически и все. Запасной костюм везли в купленном для этой цели в Женеве футляре, чтоб не мялся.

К тому же Хрущев ехал не один, вместе с ним летели Молотов и Булганин или он с ними. Что и говорить, такое сочетание свидетельствовало об одном: случилась беда, и немалая.

Хрущев заехал домой на минутку. На вопросы отвечать не стал, только буркнул: «Есть там дела», — и ушел к себе на второй этаж переодеваться.

К приготовленному стакану чая с лимоном не притронулся. Спустившись, сразу прошел в прихожую, надел темно-серое демисезонное пальто, нахлобучил такую же, в тон, шляпу, как-то отчужденно обвел всех взглядом, кивнул на прощание и вышел. Всеми своими мыслями он уже был там, в Варшаве.

В доме наступила тревожная тишина. Через несколько часов звонок из приемной ЦК от помощников: «Долетели благополучно, приступили к работе». И никаких подробностей. Что там такое стряслось? Чем вызван столь поспешный отъезд?

Домашние терялись в догадках.

И сборы, и полет — все происходило в спешке, на нервах. Никита Сергеевич потом рассказывал о своих переживаниях: ведь они так и не получили согласия Охаба на прилет в Варшаву, не было разрешения и на перелет польской границы. Отправились по своему разумению, на свой страх и риск. А у страха глаза велики, по сообщениям советского посольства, не развеянным неприятным разговором с Охабом, не исключался контрреволюционный государственный переворот. Не встретят ли в этом случае незваных гостей, самовольно пересекших границу, самолеты-перехватчики? По свидетельству Хрущева-младшего, его отец такое развитие событий считал маловероятным, но, исходя из панической информации, полностью исключить не мог.