Все это Николай Петрович узнал много позже в Москве. А тогда ночью в Комсомольске-на-Амуре, сделав шаг к черному телефону правительственной связи, он шагнул навстречу судьбе.

— Старостин слушает.

— Николай Петрович, здравствуйте! Это тот Василий Сталин, который Волков. Как видите, кавалериста из меня не получилось. Пришлось переквалифицироваться в летчики. Николай Петрович, ну что они вас там до сих пор держат? Посадили-то попусту, это же ясно. Но вы не отчаивайтесь, мы здесь будем вести за вас борьбу.

— Да я не отчаиваюсь, — ответил Старостин бодрым голосом и почувствовал, как его прошиб холодный пот. За один такой разговор он вполне мог получить еще десять лет.

— Ну, вот и хорошо. Помните, что вы нам нужны. Я еще позвоню. До свидания.

От телефонисток по Амурлагу мгновенно разлетелась весть: Старостин разговаривал со Сталиным. Фамилия завораживала. В бесконечных пересудах и слухах терялась немаловажная деталь: звонил не отец, а сын. Местное начальство, конечно, знало истину, но для них и звонок отпрыска значил очень много.

Шел 1948 год — до конца срока оставалось четыре года. Но судьба благоволила к футболисту.

Директором одного из заводов Комсомольска был инженер Рябов из Москвы, с Красной Пресни, наудачу оказавшийся болельщиком «Спартака». Он сумел использовать то, что отцы города и Амурлага, сбитые с толку особой расположенностью к Старостину сына вождя, позволили немыслимую вещь: не только зачислили политического заключенного на завод, но и допустили его к работе на станке. Как вскоре объяснил Рябов, теперь при условии выполнения плана за день полагалось два дня скидки со срока заключения.

Так прошли два года, которые были зачтены ему за четыре. Срок истек. Местный народный суд на основании представленных документов утвердил досрочное освобождение. Старостину выдали паспорт, где черным по белому были перечислены города, в которых он не имел права на прописку. Первой в этом списке значилась Москва.

И тут вновь позвонил Василий:

— Николай Петрович, завтра высылаю за вами самолет. Мы ждем вас в Москве.

— Как в Москве… Я же дал подписку…

— Это не ваша забота, а моя. До встречи… — И в трубке раздались частые гудки…

Прямо с подмосковного аэродрома Старостина привезли в особняк на Гоголевском бульваре — резиденцию Сталина-младшего.

Когда Старостин вошел, Василий поднялся.

— С возвращением, Николай Петрович!

— Спасибо.

— Выпьем за встречу.

— Василий Иосифович, я не пью.

— То есть, как не пьете? Я же предлагаю «за встречу». За это вы со мной должны выпить.

Стоявший сзади Капелькин потихоньку толкнул Старостина в бок, а Саша Оботов из-за стола начал подавать знаки: мол, соглашайся, не дури. Старостин замялся, но деваться некуда — выпил. И, усталый после перелета, голодный да еще и непривычный к алкоголю, сразу захмелел.

А Василий, смачно хрустнув арбузом, тут же перешел к делу.

— Где ваш паспорт?

— При мне, конечно.

— Степанян, — позвал «хозяин» одного из адъютантов, — срочно поезжай и оформи прописку в Москве.

Офицер моментально исчез.

Вскоре, так же незаметно, он появился и вернул Старостину паспорт. Футболист открыл — и не поверил глазам: прописан в Москве постоянно по своему адресу, Спиридоньевский переулок, 15, квартира 13.

Чем ближе подходил он к Спиридоньевке, тем отчетливее понимал, чего ему больше всего не хватало все эти годы — ощущения, что его ждут. И когда он, переступив порог квартиры, увидел плачущую жену и дочерей, понял, как мало, в сущности, нужно человеку для счастья.

На следующий день его доставили в штаб ВВС Московского округа, где правил бал Василий Сталин. Вся эта суета после Комсомольска-на-Амуре казалась футболисту игрой в оловянных солдатиков. Главное — вскоре он должен был получить возможность вновь окунуться в любимую атмосферу футбольной жизни.

Но, как говорится, человек предполагает, а Бог располагает. Через несколько дней к нему на квартиру явились два полковника из хорошо знакомого ведомства.

— Гражданин Старостин, ваша прописка в Москве аннулирована. Вы прекрасно знаете, что она незаконная. Вам надлежит в 24 часа покинуть столицу. Сообщите, куда вы направитесь.

Подумав, назвал Майкоп. В его распоряжении оставались сутки.

Не теряя времени, отправился в штаб ВВС МВО и доложил о случившемся командующему.

— Как они посмели без моего ведома давать указания моему работнику? Вы остаетесь в Москве!

— Василий Иосифович, я дал подписку, что покину город в 24 часа. Это уже вторая моя подписка, первую я дал в Комсомольске о том, что не имею права находиться в столице. Меня просто арестуют…

Василий задумался.

— Будете жить у меня дома. Там вас никто не тронет.

Василий Сталин решил бороться за футболиста не потому, что считал, будто невинно отсидевший действительно имеет право вернуться домой. Он был ему нужен как тренер. Но тогда и это отошло для него на задний план. Суть заключалась в том, что он ни в чем не хотел уступать своему заклятому врагу — Берии, которого люто ненавидел, постоянно ругал последними словами, совершенно не заботясь о том, кто был в тот момент рядом.

Переехав в правительственный особняк на Гоголевском бульваре, Старостин не сразу осознал свое трагикомическое положение — персоны, как он выразился, «приближенной к отпрыску тирана». Оно заключалось в том, что они были обречены на «неразлучность». Вместе ездили в штаб, на тренировки, на дачу.

— Даже спали на одной широченной кровати, — свидетельствовал знаменитый футбольный тренер. — Причем засыпал Василий Иосифович, непременно положив под подушку пистолет. Только когда он уезжал в Кремль, я оставался в окружении адъютантов. Им было приказано: «Старостина никуда одного не отпускать!» Несколько раз мне все-таки удавалось усыпить бдительность охраны и незамеченным выйти из дома. Но я сразу обращал внимание на двух субъектов, сидящих в сквере напротив, вид которых не оставлял сомнений в том, что и Берия по-прежнему интересуется моей особой. Приходилось возвращаться в «крепость»…

Где здесь правда, а где, мягко говоря, подвела память? Ну конечно же, Василий Иосифович с утра каждый день ездил в Кремль, как будто там располагался штаб ВВС Московского военного округа. С точки зрения футболиста, куда еще мог ездить сын Сталина? Ну конечно же, другой кровати или хотя бы завалящей раскладушки в огромном особняке не нашлось, и Василий Иосифович укладывал гостя в свою постель. Ну конечно же, сын Сталина на ночь засовывал под подушку пистолет. Ну и, разумеется, на квартиру к футболисту нагрянули сразу аж два полковника — не будут же заниматься проверкой паспортного режима какие-то там старшие лейтенанты да капитаны.

Странное впечатление производит и лексика рассказчика: «отпрыск тирана». Как никак — вызволил «отпрыск тирана» из заключения, более того, приютил в собственном доме. Откуда же неприкрытая неприязнь, явное неуважение? Ответ ясен — так требовалось, так полагалось говорить в горбачевскую эпоху, содержанием которой было развенчание Сталина и его идей.

К сожалению, Николая Петровича уже нет в живых. Может быть, сегодня он все рассказывал бы по-другому? Впрочем, он и тогда признавался, что был не самый подходящий собеседник для разговоров на темы, отвлеченные от спорта и футбола.

— Беседы наши, как правило, — вспоминал Николай Петрович, — происходили по утрам: с семи до восьми с ним можно было обсуждать что-то на трезвую голову. Потом он приказывал обслуге: «Принесите!» Все уже знали, о чем речь. Ему подносили 150 граммов водки и три куска арбуза. Это было его любимое лакомство. За два месяца, что я с ним провел, я ни разу не видел, чтобы он плотно ел. С похмелья он лишь залпом опорожнял стакан и закусывал арбузом. Затем из спальни переходили в столовую. Там и оставалось полчаса для обмена разного рода соображениями. Чаще всего спортивными, но которые — хочешь, не хочешь — всегда задевали текущие общественно-политические события. Мой «покровитель», как я вскоре убедился, очень слабо представлял себе проблемы и заботы обычных людей. Характер у него был вспыльчивый и гордый. Возражений он не терпел, решения принимал быстро, не тратя время на необходимые часто размышления…