Очень ценны свидетельства С. И. Аллилуевой, которой, как никому другому, были известны многие детали его домашнего быта.
— Я была у него 21 декабря 1952 года, — вспоминала дочь Сталина, — в день, когда ему исполнилось семьдесят три года. Тогда я видела его в последний раз.
Высказанное в начале шестидесятых годов мнение никогда потом не менялось ею: отец в тот день выглядел плохо. Может быть, предположила она, в связи с болезнью он дважды после ХIХ съезда, состоявшегося в октябре 1952 года, заявлял в ЦК о своем желании уйти в отставку. Этот факт хорошо известен составу ЦК, избранному на ХIХ съезде. По-видимому, он чувствовал признаки болезни, может быть, гипертонии, так как неожиданно бросил курить и очень гордился этим: курил он, наверное, не меньше пятидесяти лет.
Очевидно, он ощущал повышенное давление, но врачей не было. Виноградов был арестован, а больше он никому не доверял и никого не подпускал к себе близко. Он принимал сам какие-то пилюли, капал в стакан с водой несколько капель йода, откуда-то брал он сам эти фельдшерские рецепты. Но он сам же делал недопустимое: через два месяца, за сутки до удара, был в бане, построенной у него на даче в отдельном домике, и парился там по своей старой сибирской привычке. Ни один врач не разрешил бы этого, но врачей не было…
«Дело врачей» происходило в последнюю зиму его жизни. Валентина Васильевна Бутузова, сестра-хозяйка на Ближней даче, рассказывала Светлане позже, что отец был очень огорчен таким оборотом событий. Она слышала, как это обсуждалось за столом во время обеда. Она подавала на стол, как всегда. Сталин говорил, что не верит в их «нечестность», что этого не может быть, ведь «доказательством» служили доносы доктора Тимашук, — все присутствовавшие, как обычно в таких случаях, лишь молчали…
Валентина Васильевна, по мнению Светланы, очень пристрастна. Прислуга явно не хотела, чтобы на Сталина падала хоть какая-нибудь тень. И все-таки Светлана слушала, что она рассказывала, стараясь разобраться, кто же прав в истории с этими «врачами-убийцами». Все-таки Валечка, так ее называли на даче, была в доме отца последние восемнадцать лет безотлучно, а дочь у него гостила редко.
Профессиональным чекистским взглядом на объект медицинских споров, продолжающихся до наших дней, взглянул в свое время и лубянский генерал П. А. Судоплатов. В конце февраля 1953 года его вызвал в свой кабинет министр госбезопасности С. Игнатьев. Там находились Гоглидзе, его первый заместитель, и Коняхин, заместитель начальника следственной части.
Игнатьев сказал, что они едут в «инстанцию». Так на языке сотрудников Лубянки именовался ЦК КПСС. Был поздний час. Игнатьев, Гоглидзе и Коняхин вошли в кабинет Сталина, а Судоплатов около часа оставался в приемной. Потом Гоглидзе и Коняхин вышли, а его попросили зайти.
— Я был очень возбужден, когда вошел в кабинет, но стоило мне посмотреть на Сталина, как это ощущение исчезло. Сталин очень изменился. Его волосы сильно поредели, и хотя он всегда говорил медленно, теперь он явно произносил слова как бы через силу, а паузы между словами стали длиннее. Видимо, слухи о двух инсультах были верны: один он перенес после Ялтинской конференции, а другой — накануне семидесятилетия, в 1949 году.
А. Авторханов в своей книге рассказывает, что первым от Хрущева узнал, что Сталин умер не в Москве, бывший губернатор Нью-Йорка, посол США в Москве во время войны Аверелл Гарриман. Ему же Хрущев рассказал, как четверка охраняла смерть Сталина.
Вот что говорит об этом Гарриман:
«Так называемый заговор врачей, по которому несколько врачей обвинялись в заговоре с целью убийства некоторых руководящих коммунистов, был, очевидно, состряпан Сталиным, чтобы начать новую чистку. Некоторые иностранные наблюдатели России намекали, что люди из окружения Сталина, боясь потерять свою собственную жизнь в связи с новым массовым террором, сами убили старика. Я все время искал ответа на это. В моей недавней продолжительной беседе с Хрущевым он рассказал свою версию смерти Сталина. Позднее, по моей просьбе, он разрешил мне опубликовать это.
Сталин, говорил мне Хрущев, стал в последние годы очень подозрительным, деспотичным и безжалостным. «Он никому не верил, и никто из нас ему тоже не верил. Он не давал нам делать работу, на которую сам давно не был способен. Нам было очень трудно. Однажды в субботу, ночью, он пригласил нас на обед к себе на дачу за городом. Сталин был в хорошем настроении. Это был веселый вечер, и мы хорошо провели время. Потом мы поехали домой. По воскресеньям он обычно звонил нам, чтобы обсуждать дела, но в то воскресенье он не звонил, что нас поразило. В понедельник он также не вернулся в город. В понедельник вечером звонит начальник его личной охраны и говорит, что Сталин болен. Все мы — Берия, Маленков, Булганин и я — немедленно отправились на дачу, чтобы увидеть его. Он уже потерял сознание. Одна рука и одна нога были парализованы, отнялся язык. Мы находились с ним три дня, но сознание к нему не возвращалось. Потом на некоторое время к нему вернулось сознание, и тогда мы вошли к нему в комнату. Сиделка поила его чаем с ложки. Он пожал нам руки и старался шутить с нами, силясь смеяться, показал здоровой рукой на картинку, висевшую над его постелью. На ней был нарисован козленок, которого маленькая девочка кормила с ложки. Вот теперь, как бы говорил он жестом, он такой же беспомощный, как и этот козленок. Через некоторое время он умер. Я плакал. Прежде всего мы были его учениками и обязаны ему всем».
Я спросил Хрущева, выбрал ли Сталин себе наследника. Хрущев резко ответил: «Он никого не выбрал. Он думал, что будет жить всегда».
Из этого рассказа видно, заключает А. Авторханов, что Хрущев не рассказал Гарриману всю правду. Он раскрыл государственную тайну, назвав место смерти Сталина — Ближнюю дачу, но не упомянул о не менее важной тайне — о первой поездке в Кунцево, когда они 1 марта вечером были вызваны к больному Сталину, однако почему-то не стали вызывать врачей, более того, отказались видеться с ним и вернулись в Москву. Позднее Хрущев взвалит вину на Берию: мол, это он решил, что товарищ Сталин спит.
Многие до сих пор называют Берию убийцей Сталина. Рассмотрим имеющиеся на сей счет доказательства и прежде всего аргументы В. Ф. Аллилуева.
Итак, лечащий врач Сталина был посажен под арест и полностью от него изолирован. Берия, создав «дело врачей», таким образом шел прямой наводкой к своей цели — укоротить жизнь Сталина, поставить его здоровье под угрозу и тем самым простимулировать летальный исход.
Одновременно с «делом врачей» произошел еще ряд событий, которые выстраиваются в одну цепочку. Был арестован генерал Н. С. Власик, начальник личной охраны И. В. Сталина. В тот же год отстранен от обязанностей секретаря А. Н. Поскребышев. За этим также, как считает В. Ф. Аллилуев, прячутся длинные руки Берии. Именно Берия был в первую очередь заинтересован в портрете вождя в черной траурной каемочке.
— В конце своей жизни, — высказывает убеждение В. Ф. Аллилуев, — Сталин понял, кто такой Берия. Вот ведь как получается! Многие говорили Сталину, что Берия человек чуждый. В нашей семье об этом открыто говорили дед, бабушка, моя мать. Но Сталин вроде бы и не реагировал на это, даже спорил. Может быть, он что-то и «наматывал на ус», но никаких притеснений Берии не чинил, карьеру его не ломал. Циник до мозга костей, человек абсолютно чуждый идеям и идеалам коммунизма, ловкий карьерист и интриган, Берия умел работать и справлялся с любым поручаемым ему делом. А дела ему поручались ответственнейшие. Ведь разработка атомного оружия проводилась под личным контролем Берии, и это поручение дал ему Сталин. В годы войны патронировал боеприпасы, изготовление новых видов оружия.
В. Ф. Аллилуев считает, что именно дьявольская организационная хватка Берии импонировала Сталину, и он ему многое прощал. Но как ловко ни прятал Берия концы своей грязной работы, как ловко ни скрывал свое прошлое, что-то и прорывалось наружу. Аналитический ум Сталина сопоставлял отдельные факты, препарировал их и постепенно приходил к определенным выводам. Вот, например, кадры. Стоило Сталину кого-то выделить, похвалить, подумать о выдвижении и продвижении отдельных руководителей, как они потом куда-то исчезали. Где Вознесенский, Косарев, Кузнецов? Что со Ждановым, Орджоникидзе?
