В открытую дверь заглядывали еще несколько корейских лиц.

— А это кто? — спросил, зачем-то, Попов, кивая в их сторону.

— Это мои рабочие, я привез их, чтобы они сделали тут ремонт. Знаете, ваши рабочие, они так долго возятся, перекуривают, выпивают. А мои земляки пашут день и ночь.

— Да. Это забавно, — пробормотал Попов.

Но тут корейские лица странно затрепыхались и в помещение проник еще один человек: невысокого роста, с потрепанной внешностью и одеждой бомжа.

Осмотревшись по сторонам, он заявил: — Так! Какого хера вы тут все делаете? Ну-ка, пошли отсюда все на х… из моей квартиры!

Изумленный Попов спросил: — Человече, ты кто такой?

— Я? Я хозяин этой квартиры, Петр Иванович Паршин. Куда вы мой стол девали, падлы? Вот, бляди, только отвернись, все потырят!

Тут же со стороны двери донеслось: — Петенька вернулся! Боже мой, какая радость!

Ольга Николаевна, соседка из сорок второй квартиры, радостно хлопотала вокруг своего любимца.

— Присядь, Петя, отдохни! Где же ты был столько времени?

— Да, замели меня менты с какими-то наркоманами, вот я с ними пять суток на нарах парился. Думали что я тоже из этих, героинщиков. А я эту дрянь нахрен не признаю! Потом разобрались, выпустили меня.

— Я тебе сейчас картошечки горячей пожарю! — засуетилась соседка. — А ты пока приляг, отдохни!

И на глазах у всей изумленной публики Петя Паршин скинул с ног свои разбитые, вонючие ботинки, выпустив наружу «аромат» не менее заслуженных носков, укрылся своей старенькой курткой, и мгновенно уснул. Это, как ни странно, словно поставило крест во всей дискуссии новых претендентов на эту жилплощадь. Все они как-то осторожно, чуть ли не на цыпочках друг за дружкой вышли из квартиры, тем более что дышать там было уже нечем, и спустились во двор. Первой уехала Куликова, затем ушел Копчик, а потом, плюнув себе под ноги, отбыл и Попов. Во дворе остался только ничего не понимающий кореец, оживленно обсуждающий со своими соплеменниками всю ситуацию.

В этот раз желающих защищать Софью Романовну Зубаревскую нашлось немного. Она сама не стала звонить Кашиной, и равнодушно приняла весть о том, что ей назначили дежурного адвоката, некого Анатолия Иванушкина. Это был совсем молодой парень, только начинающий свою карьеру после юридического института. Ольга Малиновская, пришедшая в ИВС допрашивать цыганку, сразу обнаружила, что та выглядит совсем по-другому, чем в прошлый раз. Не осталась и следа от ее агрессивности, Сонька смотрелась потухшей, вялой. Даже прическа у нее была другой, собранной в тугой пучок на затылке.

— Вам предъявляются еще несколько обвинений. Против вас дали показания Александров и Каховский. Кроме того, против вас есть еще показания Нины Тимофеевны Якуниной, — сообщила Ольга цыганке.

— Заговорила, сука старая? — равнодушным тоном спросила Сонька.

— Заговорила, и весьма охотно.

— И что, она говорит, сколько я ей давала бабок за одну ее паршивую подпись?

— Да, представь себе, все выложила. Как говорилось в одной рекламе — с точностью до копейки.

Сонька тяжело вздохнула, и как-то вся подобралась.

— Тогда я тоже хочу сделать заявление. Пишите. Я, Зубаревская, Софья Романовна, была только исполнительницей приказов и распоряжений Мылыгина, Георгия Ивановича. Это он, под угрозой смерти, приказывал мне совершать все махинации с квартирами.

Ольге в этот момент почему-то нестерпимо захотелось пить. Такое мгновенное перемещение «стрелок» на своего сожителя поразило даже ее.

— Вы это всё говорите вполне серьезно? — спросила Ольга.

— Да, абсолютно. Он мне угрожал, неоднократно избивал, практически я была его рабыня. Я была только инструментом в его руках.

— Ну, что ж, мы устроим вам очную ставку с Малыгиным, и выясним, кто из вас есть кто, — сказала Ольга.

Говоря это, Ольга блефовала. Никто тогда из милиционеров не знал, где сейчас находился Жора Могильщик. Было даже выдвинуто предположение, что он замерз где-то в степи под Кривовым. Но, Жора был жив.

У Ивана Сазонтьева была кличка Гриб. Пошла она от несуразной фигуры Сазонтьева. Он был невысокого роста, с длинными, ниже колен руками, с узкими плечами, с несуразно крупной головой. Но голова его при этом словно лежала на плечах, Иван ходил еще чуть сутулясь, от этого и было такое ощущение грибообразности. В свои пятьдесят два Гриб имел за плечами семь ходок в зону и инвалидность по причине туберкулеза в открытой форме. Большей частью своей криминальной жизни он практиковался по кражам вещей с балконов, что делал удивительно ловко, с цепкостью обезьяны поднимаясь по водосточным трубам и балконным решеткам. В тот вечер Сазонтьев сидел у себя дома, пил горячий, сладкий, но жидкий чай, слушая, как за окном шумит первая, зимняя вьюга. Старый телевизор у него сломался еще на прошлой неделе, денег не было ни гроша, так что старому зэку было скучно и муторно. Но уже по темноте в его дверь сильно постучали.

— Кого там черти принесли?! — визгливым голосом крикнул хозяин, хотя на самом деле этот стук его обрадовал. Соседи не приходили к нему просто так, поболтать о жизни. Мужики приходили к нему непременно с бутылкой, выпить в тепле, и подальше от глаз бдительных подруг.

— Открывай, Гриб! — невнятно донеслось из-за двери. Он откинул крючок, и в дом ввалился огромного роста человек в странной, скукоженой позе. Пройдя к печке он протянул руки навстречу раскаленной плите, и просто взвыл от боли. Гриб несколько секунд вглядывался в лицо ночного гостя, лишь потом узнал его.

— Могильщик?! Жорка!? Ты откуда это такой красивый?

— От ментов обрывался, — с трудом выдавил тот. — Замерз как сука. Налей водки.

— Нет водки, на мели я.

— Тогда чаю.

— Счас, теплый он у меня уже, счас я чайничек поставлю.

Он кинулся с чайником к бачку с водой, но Жора его остановил.

— Ну, погоди, хоть горчица у тебя есть?

— Горчица есть. Я без нее за стол не сажусь.

— Давай!

Гриб подал ему пол-литровую банку, где на четверть еще было желтоватой массы. Жора непослушными руками налил из чайника в банку теплой воды, размешал все это ложкой и, в несколько глотков, выпил всю эту жидкость. У хозяина горчицы глаза на лоб полезли от изумления.

— Ах, как хорошо! — сказал Жора, прислушиваясь к происходящим в организме изменениям. — Горит все.

После этого он с трудом стянул с себя куртку, бросил на вешалку шапку, сел за стол.

— Что, Ванька, на мели, говоришь, сидишь? — спросил он, потирая руки и дуя на них.

— Ну, да, Жора. Мы от делов отошли, здоровья нет — пенсионеры, живем от пенсии до пенсии. Хорошо, если кто забредет с деньгами, какого-нибудь «керосина» притаранит. Сегодня вон, ни одна сволочь не пришла, не подогрела старичка. Сижу вот один, «байкал» глотаю, — он показал чашку со своим бледным чаем.

— Укрыться мне надо дня на три. Как, примешь?

— Да, почему бы и нет. По старой памяти. Мы хорошо с тобой жили на «девятке».

— Ну, считай тогда, что я тебя подогрел.

Могильщик достал из кармана толстый бумажник. Это был его личный фонд, такой же, как ее «общак» для Соньки — заначка на случай внезапного побега. Купюры тут были все крупного достоинства, и, порывшись, Жора с трудом нашел тысячную, кинул ее на стол.

— Сгоняй в магазин, купи два пузыря самой дорогой водки, и пожрать чего-нибудь. Колбасы, сала. Ну, ты знаешь, чтобы бацилл было побольше. Сигарет возьми, «Мальборо», пачки три, а лучше пять.

— Счас все притараню, и, чехнарь и тарочку, — обрадовано ответил собирающийся Гриб. Когда он ушел, Могильщик вытащил из кармана куртки еще непослушными руками пистолет, вынул обойму. Она была пуста. Тогда он еще пошарил по карманам, и выгреб оставшиеся патроны.

— Четыре, — пробормотал он себе под нос. — Маловато.

Тем вечером они гульнули на славу. Гриб уснул прямо на кухне, свернувшись калачиком на старом сундуке, а Жора залез на русскую печь, отогреваться.