— Шарлотта, — сказал Бадди, которому на прошлой неделе исполнилось одиннадцать лет, — а Трейшоун Диггс — он какой?

— Я с ним не знакома, — ответила Шарлотта. Ее слова прозвучали холодно и бесстрастно, хотя сама прекрасно понимала, что младшему брату следовало сказать хотя бы: «Знаешь, Бадди, я, к сожалению, еще не успела с ним познакомиться», — причем в этих словах, как и во всем, что она говорит, должна звучать неподдельная радость от встречи и общения с родными. Но Шарлотта не могла.

Прикинуться веселой и жизнерадостной — это было сейчас выше ее сил.

— Да ты что? — В голосе Бадди звучали в равной мере изумление и разочарование. — Неужели ты его даже не видела?

— Нет, — все тем же бесцветным, каким-то неживым голосом ответила Шарлотта. — Ни разу не встречала.

— Да ну, не может быть, наверняка видела. Какой он вблизи — в нем ведь семь футов росту?

Шарлотта молчала. Она прекрасно понимала, что такое поведение просто непростительно, но депрессия вытесняла все остальные чувства. Статуя Саморазрушения никак не могла сойти с пьедестала: настолько девушка была охвачена Скорбью.

— Бадди, я правда его не видела.

— Ну на площадке-то, во время игры — видела? — Вопрос брата прозвучал скорее как мольба.

— Я тебе говорю — вообще не видела. Знаешь, сколько стоит билет на матч? Кучу денег. Да еще попробуй его купи, даже если деньги у тебя есть. Я его и по телевизору никогда не видела.

В этот момент подал голос Сэм:

— А Андре Уокера видела? Он такой крутой. — Сэму всего восемь лет, но он уже знает, кто такой Андре Уокер. Странно это как-то — странно и грустно.

— Нет, его я тоже не видела, — ответила Шарлотта всем тем же безжизненным голосом.

— А Вернона Конджерса? — все еще не теряя надежды, продолжал допытываться Сэм.

— Нет.

Стон разочарования на заднем сиденье был исполнен дуэтом: первый голос принадлежал Бадди, второй — со слабым подвыванием — Сэму.

Когда все эмоции в тебе уже умерли, с удивлением обнаруживаешь, что чувство вины еще подает признаки жизни. К собственному удивлению, Шарлотта словно со стороны услышала свой голос:

— Вообще-то с одним баскетболистом я знакома. С Джоджо Йоханссеном.

— Это еще кто? — спросил Сэм.

— А-а, я, кажется, про него слышал, — сказал Бадди. — На какой позиции он играет?

— По-моему, он форвард, — не очень уверенно ответила Шарлотта — Он белый.

— Ну да, ясно, — понимающе кивнул Бадди, — у Дьюпонта в команде есть один белый. Он выходил на площадку, когда они играли против Цинциннати. Ну и как он — ничего?

— Да вроде бы, — сказала Шарлотта.

— А он высокий? — спросил Сэм.

— Да, очень высокий, — поспешно ответила сестра «Бедный Джоджо, — подумала она. — Даже мои младшие братья уже знают про Вернона Конджерса, а тебя никто и не вспоминает». Впрочем, эта мысль проскользнула в ее мозгу, также не вызвав никаких эмоций. Просто констатация факта.

— Очень высокий? — не отставал Сэм. — Какой у него рост?

— Откуда я знаю. — Шарлотта хотела оборвать на этом фразу, но тут опять вмешалось чувство вины. — Когда я стою рядом с ним, мне кажется, что в нем футов десять. Просто высоченный.

— Bay! — отреагировал Сэм.

И снова — острый приступ чувства вины. Рост Джоджо оказался единственной «красочной» деталью дьюпонтской жизни, которой она поделилась с жаждавшей подробных рассказов семьей. Шарлотта вообще мало говорила с тех пор, как сошла с автобуса в Гэлаксе. Гэлакс находился уже за границей штата, в Виргинии, и был ближайшим от Спарты населенным пунктом, куда можно было добраться рейсовым автобусом. В половине двенадцатого ночи, когда автобус прибыл на станцию, все четверо — мама, папа, Бадди и Сэм — уже выстроились в шеренгу, ожидая Шарлотту. На их лицах была написана не просто радость, а настоящее счастье! Казалось, их улыбки, как лучи прожекторов, способны рассечь на части нависший над маленьким городком купол ночной тьмы. «Наша дочь — наша сестра — первый раз приехала домой на каникулы, отучившись четыре месяца в легендарном Дьюпонте. Представляете себе? Наша маленькая девочка — наша старшая сестра — учится в Дьюпонте! И вот она здесь!»

Шарлотта заставила себя растянуть губы в улыбке, но что-то подсказывало ей, что вся остальная часть ее лица никакой радости не выражает. Да и вообще Бог его знает, как оно сейчас на самом деле выглядит — ее лицо. Как-никак две последние ночи она совсем не спала Наверное, нужно было заглянуть к дежурному врачу в кампусе. Может быть, ее отправили бы в больницу… А может, Бог смилостивится и приберет ее к себе сегодня же ночью. Лучшего решения всех проблем Шарлотта и представить себе не могла.

Едва она вышла из автобуса, как папа с мамой просто засыпали ее вопросами о Дьюпонте. Им даже в голову не могло прийти, что дочка не будет прыгать и хлопать в ладоши от восторга, рассказывая о первых месяцах студенческой жизни. Уверенность родителей в том, что она и сейчас испытывает те же чувства радости и триумфа, как и в августе, когда ехала в Дьюпонт, показалась Шарлотте ужасно наивной и даже вызвала раздражение. Ну в самом деле, что за детский сад: выстроились, как на параде, и улыбаются — рот до ушей, всячески демонстрируя энтузиазм по поводу того, о чем они на самом деле и понятия не имеют. Другими словами (словами, которыми она даже про себя никогда не пользовалась), не родители, а полный отстой.

Если бы не уныние и апатия, охватившие Шарлотту, то град глупых вопросов привел бы ее в бешенство. «Как там Беверли? Вы с ней подружились? Не ссоритесь? А вообще как тебе жизнь в общежитии?» Родителей переполняла гордость за полученные дочерью высокие оценки, а до того, что будь ее воля, она бы стерла весь чертов Дьюпонт с лица земли, им никакого дела не было. «А какие предметы тебе больше всего нравятся?» И вот наконец тот вопрос, которого она ждала со страхом и с пониманием его неизбежности: улучив момент, в разговор влез Бадди, хитро улыбнулся, подмигнул и поинтересовался, есть ли у нее бойфренд. Папа от неожиданности закашлялся, а потом тоже несколько игривым тоном сказал, что и ему хотелось бы услышать ответ на этот вопрос.

Только мама заметила, что ее ненаглядная девочка вовсе не рвется отвечать на вопросы и отговаривается бесконечными «не знаю» и «понятия не имею». Впрочем, мама предпочла списать такое странное поведение Шарлотты на усталость после десятичасового переезда. Она просто оказалась не готова к тому, что ее гениальная дочь приедет домой в плохом настроении, а если сказать откровенно — даже хуже, чем в плохом.

На самом деле Шарлотта ничего не имела против долгой и утомительной поездки. Нормальные жизнерадостные люди воспринимают день, потраченный на переезд, как потерянный, и в рассказах о таком путешествии обычно называют его «бесконечным». Человек же, находящийся в депрессии, подавленный и внутренне опустошенный, только радуется каждому лишнему часу, проведенному в пути; он бы обрадовался, если бы поездка действительно оказалась бесконечной, потому что на время перемещения из одного пункта в другой все печали, тревоги и отчаяние словно отступают… чтобы вспыхнуть с новой силой в момент прибытия. Что, спрашивается, в ее положении могло быть лучше, чем оказаться среди незнакомых людей, сесть в мягкое кресло космического корабля и почувствовать, как этот корабль стремительно уносит тебя прочь от Земли? С учетом того, как высоко над землей находились мягкие удобные кресла автобуса, представить себе поездку полетом было совсем не трудно; помогали этому и огромные, почти наглухо затонированные окна автобуса: смотришь на проплывающие мимо пейзажи, кажущиеся незнакомыми сквозь это стекло, а снаружи тебя никто не может увидеть… «Господи, прошу Тебя, пусть эта поездка так и длится вечно или забери меня к себе сегодня же ночью».

Сидя в преодолевающем трудный путь стареньком дребезжащем пикапе, зажатая между папой и мамой, Шарлотта не отрываясь смотрела на снег, выхватываемый из темноты лучами фар. В этом странном освещении снежный вихрь действительно представал чем-то диким и демоническим, пугающей стихией, способной преградить путь кому угодно. Шарлотта вдруг поймала себя на том, что мечтает об аварии: вдруг пикап занесет, сбросит с дороги, и он перевернется и улетит в темноту, покатится по крутому склону, а потом наконец взорвется и развалится на куски. Да, авария, а дальше nihil,[31] и ex nihilo[32] появляется Господь Бог и забирает ее с собой в ночную тьму.