Она не знала, сколько прошло времени, пока ее наполовину не разбудили странные звуки, раздававшиеся с другой кровати… ух-х ух-хух-хух-хух-х… Шарлотта пригляделась… кто это? Глория?.. Девушка стояла, опираясь на колени и локти, а сзади к ней пристроился кто-то, кого Шарлотта в темноте разглядеть не смогла. Под довольное, все ускоряющееся «ух-х… ух-х… ух-х… ух-х… ух-х…» она снова не то уснула, не то потеряла сознание.
Часов в пять утра Шарлотта смутно услышала какой-то шум, тяжелые шаги: кто-то пытался сориентироваться в темной комнате. Судя по всему, это оказалось делом нелегким: послышался звук удара, шум падения, потом сдавленный мужской голос, издавший несколько ругательств, из которых самым приличным было: «Вот дерьмо». Шарлотта сделала вид, что крепко спит и ничего не слышит. Открывать глаза не было смысла: теперь она лежала так, что все равно не могла ничего разглядеть, не подняв голову или не перевернувшись на другой бок. Запах рвоты, исходивший от ее платья, был отвратителен.
Что-то тяжелое даже не опустилось, а рухнуло на ее кровать.
— Твою мать…
Голос Хойта.
— Охренеть. Умер тут кто-то, что ли?
Он действительно лег на ту же кровать, где была Шарлотта, и не сдвинулся со своего края. Они ни разу не коснулись друг друга не только кожей, но даже одеждой, даже случайно, хотя пролежали в этой большой двухместной гостиничной кровати, наверное, часов пять, потому что было уже начало одиннадцатого утра, когда Шарлотта проснулась оттого, что кто-то барабанил в дверь… Вонища в комнате стояла ужасная… а какая-то сильно рассерженная девушка не просто стучала в дверь, но и орала, по-настоящему орала:
— ДЖУЛИАН, ТВОЮ МАТЬ, КОЗЕЛ ХРЕНОВ, ДВЕРЬ ОТКРОЙ! МНЕ НУЖНА МОЯ СУМКА!
На этот раз Шарлотта не стала делать вид, будто спит беспробудным сном, и приподняла голову, чтобы осмотреться и понять, что происходит. В постели она была одна, а из-за двери ванной доносился шум включенного душа.
Бум, бум, бум, бум!
— СЛЫШИШЬ ТЫ, ДЕРЬМОВЫЙ УБЛЮДОК, Я ЖЕ ЗНАЮ, ЧТО ТЫ ТАМ! ЕСЛИ НЕ ОТКРОЕШЬ ЭТУ ДОЛБАНУЮ ДВЕРЬ, Я ОХРАНУ ВЫЗОВУ — ПУСТЬ ЛОМАЮТ НА ХРЕН! МНЕ СУМКА НУЖНА!
Солнечный свет проникал в комнату сквозь щель между портьерами. На соседней кровати лежал Джулиан. Он тоже явно только что проснулся и теперь, опираясь на локоть, уставился на дверь. Потом его голова — только голова — свесилась над полом.
Постепенно смысл происходящего стал доходить до него. Судя по всему, нарисовавшаяся картина не слишком обрадовала Джулиана, который медленно поднял голову и хриплым голосом сказал:
— Твою мать.
Он закрыл глаза и потер виски большим и средним пальцами свободной руки. За спиной его что-то зашевелилось, и по другую сторону кровати вдруг поднялась голова Глории. Ее губы были полуоткрыты, отвисшая челюсть делала некогда чувственный рот беспомощным и даже слегка комичным; в глазах застыло явное выражение тревоги. Джулиан тем временем вытащил ноги из-под одеяла и сел на край кровати, опустив голову. Посидев так несколько секунд, он собрался с силами и с тяжелым вздохом заставил себя встать. В последний момент вздох сорвался на кашель — судя по всему, легкие пытались избавиться от избытка винных паров, блокировавших циркуляцию кислорода в крови. Щурясь от солнца, парень пошел к двери. Судя по шаткости походки и по траектории, выбранной им для нелегкого перехода, его психомоторные функции еще не вполне восстановились.
Джулиан отпер замок и не открыл, а всего лишь самую чуточку приотворил дверь со словами:
— Извини, Николь, а которая сумка твоя?
— Я и сама могу взять, спасибо большое.
— Да нет, давай я принесу, не вопрос.
— ТЫ ЧТО, СОВСЕМ ОХРЕНЕЛ? Я ЧТО, УЖЕ НЕ МОГУ ВОЙТИ И ВЗЯТЬ СОБСТВЕННУЮ СУМКУ? — дурным голосом завопила Николь. — АХ ТЫ, МЕШОК С ДЕРЬМОМ! КАКАЯ ЖЕ ТЫ ВСЕ-ТАКИ СКОТИНА, ДЖУЛИАН! ТЫ ХОТЬ ЗНАЕШЬ, ГДЕ Я СЕГОДНЯ СПАЛА, ИЛИ ТЕБЕ НАСРАТЬ НА ЭТО? МНЕ ПРИШЛОСЬ СПАТЬ НА ПОЛУ В НОМЕРЕ У КРИССИ, МАТЬ ТВОЮ! И ВСЕ ИЗ-ЗА ТЕБЯ, МУДАКА!
Джулиан стиснул челюсти и растянул губы в недовольной гримасе, лишь отдаленно напоминавшей улыбку. Шарлотта видела, как он весь напрягся, как запульсировали жилы у него на шее. Женская интуиция подсказывала ей, в чем дело. На страдания и переживания Николь Джулиану было глубоко наплевать. Беспокоило его лишь одно: как бы этот громкий мат не привлек внимания других постояльцев и особенно администрации. В общем, как и все мужчины, он боялся, что Женщина Устроит Сцену.
— Ладно, я сейчас, подожди секундочку, — сказал он.
Придерживая дверь одной рукой, Джулиан нагнулся и другой притянул валявшуюся на полу ярко-синюю нейлоновую сумку с кожаной отделкой и блестящими хромированными молниями. Он поднес сумку к щелочке в двери и показал Николь.
— Эта?
— Да, твою мать, но мне еще косметичку забрать надо. Она там, в вашей гребаной ванной!
Джулиан впал в оцепенение, которое, казалось, длилось не менее тридцати секунд — хотя на самом деле такого, конечно, не могло быть. У него только что дым из ушей не шел — даже со стороны было видно, как напряженно работает его мозг, пытаясь сделать менее болезненный выбор между двумя рискованными вариантами: что Николь Устроит Сцену или что Николь Узнает Горькую Правду. В итоге Горькая Правда показалась ему меньшим из двух зол. Понурив голову и уныло ссутулившись, парень открыл наконец дверь и впустил в номер свою официальную спутницу. Николь протолкнулась мимо него, даже не удостоив взглядом. На ней было все то же черное обтягивающее платье. Оно не могло бы выглядеть более мятым, жеваным и пыльным, даже будь этот наряд скомкан в узел, запихнут в самый дальний, никогда не разбирающийся угол кладовки и пролежи он там примерно год. Ее некогда безупречные светлые волосы сейчас больше всего напоминали растрепанную копну соломы, непонятно каким образом оказавшуюся не в хлеву, а на голове у симпатичной девушки. Впрочем, назвать Николь симпатичной в этот момент не решился бы даже самый заядлый врун и дамский угодник: лицо какое-то опухшее, отекшее, из всей косметики на нем сохранились только следы туши для ресниц — в виде полосок, стекших от глаз по скулам. Кожа напоминала цветом могильный камень.
Глория предусмотрительно забралась под одеяло с головой. Поглядев на возвышенность на кровати, Николь процедила сквозь зубы:
— Ну и шлюха же ты, Глория…
Затем, не обращая внимания на шум воды в душе, она распахнула дверь в ванную.
— Ну что там за херня? — послышался из-за занавески голос Хойта. — А, Николь, это ты! Привет, детка! Помыться решила? Давай, прыгай сюда! Хочешь, спинку потру?
— Пошел ты на хрен, Хойт! Кулак намыль и засунь его себе в задницу.
Выйдя из ванной с косметичкой в руках, Николь бросила уничижительный взгляд на Глорию, которая к тому времени убедилась, что прятаться нет смысла: теперь ее глаза, лоб и спутанные темные волосы торчали из-под одеяла.
— Ну пока, мисс Всеобщая Подстилка! — сказала Николь.
С этими словами она ринулась к выходу, однако на миг все же задержалась, чтобы попрощаться с Джулианом, так и стоявшим возле двери с видом побитой собаки. Холодным, даже ледяным голосом она отчеканила:
— Знаешь, Джу, я даже не думала, что ты окажешься таким тупым, жалким, убогим мудаком.
На обратном пути особого веселья в машине не наблюдалось. Заднее сиденье «шевроле» было отдано в единоличное пользование Глории, которая растянулась там и проспала всю дорогу. Вэнс, Крисси и Шарлотта упаковались на втором ряду — Шарлотте досталось место у окна, Крисси посередине, а Вэнс сидел позади Джулиана, который занял переднее пассажирское сиденье. Хойт был за рулем.
Хойт и Джулиан болтали, смеялись, и Шарлотта поневоле узнала много нового о том, как сильно они вчера нажрались, как здорово было после вечеринки у Харрисона, а также о том, что давно им уже не было так хреново с утра, и по глазам как будто кирпичом жахнули. Шарлотта сидела прямо за Хойтом, и ему не стоило бы большого труда ввести ее в курс разговора: например, объяснить, какой человек известен под какой кличкой, или спросить, не нужно ли ей остановиться на ближайшей заправке, чтобы попить или зайти в туалет, или напомнить ей слова песен, которые они с Джулианом время от времени пытались исполнить нестройным дуэтом. Но ничего подобного он не сделал.
