Шарлотта даже не догадывалась, как глупо она выглядит, пока Вэнс не начал рассказывать про Ай-Пи и девушку, которую тот пригласил в Вашингтон. Это некая Глория — по словам Вэнса, «вы не поверите, но действительно очень классная телка, я бы сам не отказался, и как только такое чмо урвало себе такую шикарную бабу?»
— Охренеть! — воскликнул искренне пораженный Джулиан. — Так значит, этот ублюдок нас просто парил, когда хныкался, что ему приходится только на кулачок мотать?
Все, включая Крисси и Николь, расхохотались, и Шарлотта поспешила присоединиться к общему веселью, хотя на самом деле понятия не имела, как именно «парил» ребят Ай-Пи и что такое ему приходилось «мотать на кулачок». Обломаться ей пришлось буквально через несколько секунд: едва услышав ее смех, все остальные резко замолчали. Когда она обернулась, они обменялись многозначительными взглядами. Шарлотте оставалось только признать, что она «попала»: судя по всему, вышеупомянутый выдающийся прикол предназначался только для своих, посвященных. Сделав вид, что ей эта шутка понятна, Шарлотта здорово прокололась: продемонстрировала, что готова унижаться и поддакивать чему угодно, лишь бы сойти за свою в их великосветском обществе.
«Ужас, ужас, надо же было так опозориться. Надо же было так подставиться перед этими безжалостными людьми, которые не упустят возможности воспользоваться любой ее слабостью». Самое ужасное в этой ситуации заключалось в том, что Хойт время от времени — словно пунктиром — давал ей понять, что не забывает о ее присутствии: то подмигивал, то улыбался Шарлотте, то гладил ее по руке, укрепляя ее в убеждении, что она все-таки существует в их Крутой Компании, но затем — стена вновь разделяла их: Шарлотта оставалась одна, а Хойт возвращался в такой привычный для него мир себе подобных. И как только им самим не противно? Совершенно идиотские байки… совершенно идиотские сплетни… совершенно идиотские восторги по поводу похабных шуток и оттачивание мастерства в ругательствах… Так развлекаются и шутят богатые ухоженные девочки, имеющие возможность потратить несколько сотен долларов на новый джинсовый прикид, и богатые избалованные мальчики, так гордящиеся собой по поводу напяленных на головы шапок, какие носят в гетто… Ну конечно, это же так прикольно, остроумно, так актуально и концептуально… так дерзко и продвинуто…
…Вот только ей отступать уже поздно! Никуда ей теперь от них не деться. Шарлотте казалось просто невероятным, что всего каких-то пару дней назад ее распирало от гордости по поводу своего «триумфа»: еще бы — получить приглашение от крутейшего из старшекурсников съездить с ним на официальный прием. Мими и Беттина даже не умирали от зависти: они просто умерли, мгновенно и без мучений. Такой прорыв в повышении собственного статуса казался им чудом. Так и не уразумев, в чем здесь подстава, они бросились готовить подружку к этому событию абсолютно искренне и бескорыстно. Единственное, чего они потребовали от Шарлотты в обмен на потраченные силы, — это подробный, самый подробный рассказ о том, что с ней произойдет за это время…
Оставшаяся часть дороги прошла в том же духе. Мальчики и девочки из престижных ассоциаций пели матерные песенки (причем каждый знал наизусть весь исполняемый репертуар), обменивались сплетнями (две очаровательные стервы оказались редкими мастерицами в умении испортить мнение присутствующих об отсутствующих), сводили любую тему разговора к сексу и оттачивали свое мастерство во владении особой разновидностью «хренопиджина». Шарлотта привыкала к этому наречию с первых дней появления в Дьюпонте, но, только удостоившись чести провести несколько часов в одном «джипе» с самыми сливочными из всех сливок общества, она наконец получила возможность познакомиться и с особо продвинутым диалектом «хренопиджина», который, по всей видимости, должен был называться «дерьмопиджином». Особый шарм ему придавало использование главного структурообразующего элемента в самых разных вариантах, включая и производные от так называемых супплетивных основ «дерьм-» и «ср-»: эта сдвоенная лексическая единица могла по широте семантического охвата соперничать с такой универсальной категорией, как «хрен» и использоваться в самых разнообразных значениях: совокупность вещей, принадлежащих кому-либо («Ну и где твое дерьмо?»); ложь или сбивающее с толку указание («Что ты мне на уши срешь?»; «Тут без детектора дерьма не разберешься»); высокая степень опьянения («нажраться до усрачки»); сложная жизненная ситуация («оказаться в полном дерьме»); низкая квалификация («Вконец обосрался, не смог даже какого-то дерьмового защитника переиграть»); забота («Смотри не обосрись»); нежелание осуществлять то или иное действие («Опять в это дерьмо залезать придется»); усиление категоричности утверждения («Да обосраться мне на этом месте!»); серьезное, а не шутливое утверждение («Ты мне тут не насераешь?»); отрицательная характеристика кого-либо («Говорил я тебе, что он полное дерьмо»); переливание из пустого в порожнее («нести дерьмо», «дерьмо перетирать»); запутанная ситуация («Попробуй разберись во всем этом дерьме»); наркотики («Дерьмо принес?»); акт дефекации («Ну что, просрался?»); событие, не имеющее особой важности или значения («Да ерунда, дерьма кусок»); неприятный сюрприз («Вот так дерьмо!»); непонимание ситуации («Хоть усрись, не въезжаю!»); напыщенный высокомерный человек («большое дерьмо», «пирожок с дерьмом»); совершенно безнадежная ситуация («в дерьме по уши»); разочарование («Вот дерьмо-то!»); удивление («Ну просто обосраться!»); неодобрительная оценка («дерьмо на палочке»); повторяющаяся ситуативная модель («Опять то же дерьмо, только в профиль!»); фекалии — представьте себе, буквально («дерьмо»); непрестижный район, трущобы («Прямо скажем, дерьмовое соседство»); глупое высказывание («Ну и кого он хотел обосрать?»); «и так далее» («ну и всякое прочее дерьмо»), чувство собственной значимости («Он думает, что он большой кусок дерьма»); уверенность («Честно — как насрать!»); большое количество («куча дерьма»); назойливость или грубое обращение («Как он меня обосрал!»); высокая скорость («Еще дерьмо до сральника долететь не успело»); отказ от общения («Не лезь ко мне со своим дерьмом», «Нам чужого дерьма не надо — своего хватает»).
Попутчики Шарлотты не забывали время от времени попрактиковаться и в самом обыкновенном хренопиджине. Так, например, именно на этом общедоступном диалекте они обсудили целесообразность продолжения вечеринки с алкоголем после четырех часов утра в клубе «Деки» (братства Дельта-Каппа-Ипсилон). В результате таковая целесообразность была единогласно признана нулевой: слишком уж велик был риск наутро проснуться с дикого бодуна. Хойт наслаждался этим пиршеством интеллекта ничуть не меньше, чем все остальные. Нет, ему, конечно, приходилось смотреть вперед — на дорогу, но Шарлотта видела, что мозги его практически развернуты на сто восемьдесят градусов, и мыслями он там — на задних сиденьях, вместе с друзьями. Впрочем, время от времени Хойт оказывал знаки внимания и Шарлотте: поворачивался в ее сторону, сжимал ее левую руку, улыбался и смотрел ей в глаза так проникновенно, словно между ними… есть что-то такое… очень глубокое. На каждое проявление чувств к Шарлотте у него уходило секунд по десять. Она пыталась убедить себя в том, что таким образом Хойт пытается ей сказать, будто несмотря на все веселье, присутствие старых друзей и столь приятное общение с ними, он все время думает о ней. Иногда он склонялся к ее уху, чтобы пропеть строчку-другую из очередной исполняемой их веселым хором песни, слов которой Шарлотта, естественно, не знала. Несколько раз Хойт приобнимал ее и наклонялся так близко, что их головы соприкасались, а пару раз даже рискнул при всех положить ей руку на бедро. В другой ситуации Хойт, несомненно, убрала бы руку или отодвинулась сама, но учитывая, что на них смотрели Вэнс, Джулиан и обе «доярки», она решила, что не в ее интересах будет отказываться от едва ли не единственного доказательства того, что она вообще имеет хоть какое-то отношение к этой поездке, пусть и в виде приложения к их бесценному другу. Пожалуй, это даже искупало ее «вину» за то, что Шарлотта надерзила ее высочеству Крисси и осмелилась протараторить свою скороговорку о Спарте. (Воспоминание об этой оплошности все еще висело в воздухе.) По всему выходило, что Хойт таким образом брал на себя роль посредника и в некотором роде смотрителя зоопарка. Он уделял Шарлотте ровно столько внимания, сколько требуется какой-нибудь капризной и кусачей зверушке, чтобы худо-бедно покормить ее и успокоить — пока все сидят в машине и деваться до Вашингтона все равно некуда.
