Вы заходите во второй, в третий, в десятый магазин. Взлетаете в стеклянно-никелированной коробке в разные этажи в поисках, скажем, одной запонки или пары носков, отражаетесь в саженных зеркалах, топчете драгоценные ковры, вам кланяются сотни продавцов и продавщиц, и вы повсюду - один, как в заколдованном царстве. Редко попадется навстречу задумчивый покупатель. Пощупает вещь, поморщится и - прочь... Есть о чем задуматься. Покупательная способность населения падает к нулю. Марка большие деньги, особенно когда она последняя...
Еще одно впечатление. (Чего только не придумают буржуи!) На перекрестке угол одного из домов сплошь весь стеклянный, внутри парфюмерный магазин, весь также прозрачный, - стекло и алюминий. Видная отовсюду, одна в магазине, среди стекла, металла, флаконов и позолоченных коробочек, - тоненькая (оживший манекен с витрины) женщина с длинными зелеными глазами. Сидит неподвижно и сквозь прозрачную стену смотрит на улицу. Несчастный, упаси тебя олимпийские боги встретиться с зелеными глазами прекрасной паучихи. Это сверхсовременный рекламный прием, так называемый - "сексуальный шок".
Но все напрасно. Не помогают ни роскошь, ни гипноз, ни дешевка. Торговля рассчитана на пятимиллионное население, на приток валютных иностранцев, на излишества моды и человеческую дурость, а покупатель, как вымирающий зверь. Представляется: недалек день, когда все это великолепие блестящего вздора, над которым в мучениях, в голоде, в отчаянии трудится умный, упорный и трагический народ, - вдруг рухнет, и зазвенят разбитые стекла зачарованного царства. Таково впечатление советского проезжего в первые часы от одной из сторон великого кризиса, более страшного, чем средневековая чума.
На улицах прибавляется прохожих. Но даже в шестом часу унтергрунд, трамваи и автобусы идут ненаполненными: - двадцать пять пфеннигов - тоже деньги, а у трети населения нет на проезд и этих двенадцати копеек.
Советский путешественник, направляясь в восточную часть города, сворачивает с торговой артерии на боковые улицы. В окнах вторых этажей почти каждого дома выставлены красные афишки: - "Сдается внаем". Это буржуазные, в десять - двенадцать комнат квартиры, отделанные резным деревом, лепными потолками и мраморными (декоративными) каминами, - "мой дом, моя крепость". Цена - пятьсот, семьсот марок в месяц. Страшные деньги по теперешнему времени. Как некогда праотцы готы под натиском кочевников, так бежали сейчас зажиточные буржуа из роскошных жилищ в предместья, за город, на тесные жилплощади. Первого марта, когда кончались сроки контрактов, Берлин двинулся кочевьем в длинных мебельных фургонах. Мобилизовали весь транспорт города, и не хватило, - пришлось законодательным путем отсрочить на несколько дней сроки квартирных договоров. Излишек барахла продавался тут же на улицах.
Пустынно и чисто. Редкие магазины кажутся музейными. В одном - видно в открытую дверь - бледный со встрепанными завитыми волосами продавец спит, прислонясь затылком к полке канцелярских принадлежностей. У входа в полуподвальную фруктовую лавку - старый, в жилете и фартуке, немец с бабьим лицом глядит, жуя губами, на еще одного господина, прошедшего мимо чудных апельсинов и превосходных ананасов, выставленных в опрятных корзиночках на тротуаре.
Навстречу вам - опять нога за ногу бредущий человек в порыжелом пальто с поднятым воротником, в пенсне на большом носу. Он не предлагает ни шнурков, ни спичек, - отводя глаза, неясно бормочет, и вы различаете только: - "хунгер"... По виду - интеллигент, может быть - писатель, историк, филолог, искусствовед. Кому сейчас это нужно? Немецкая интеллигенция окончательно никакой ниоткуда не получает помощи, штормующий корабль буржуазии в первую голову вышвыривает ее за борт. В нашем торгпредстве - единственная в Берлине очередь: желающие ехать на работу в СССР - инженеры, техники, ученые, знаменитые специалисты. К нам гонит их не одна только безработица, - многих увлекает поле деятельности, социалистические возможности творчества и строительства.
Вы подняли голову к окнам первого этажа: - жалко улыбающееся (нельзя совсем уже отказаться от условностей) худенькое лицо девятнадцатилетней женщины. "Зайди", - негромко говорит она, перегибаясь через подоконник, и это так же просто, и вековечно, и трагично, как стон голода.
Опять торговая артерия. На углу улиц (Потсдамер и Лютцов) - киоск фашистской литературы. Вас предупредили, - в этом районе держите ухо востро, советский паспорт спрячьте лучше всего в задний карман, вечером в кафе на Лютцовштрассе, особенно если вы брюнет, - лучше и не заходите. Здесь многолюдно, - непрерывно проходят трамваи и двухэтажные автобусы. Ваш знакомый (берлинец) на расстоянии пятнадцати шагов указывает на фашистский киоск, - кивком (не то что - пальцем). И все же, - рослый парень, продавец, и два нахмуренных блондина (покупающие у него литературу), - мгновенно все трое оборачиваются и в текучей толпе настороженно находят вас глазами.
Знаменательна эта настороженность. "Ого, - думаете вы, - ого!" - и с новым любопытством начинаете приглядываться к человеческим лицам. Идут буржуа, лавочники, дельцы, праздные люди. Вот молодой эстет, - пальто из меха американского буйвола туго перетянуто, грудь распахнута, широчайшие кремовые штаны падают до кончиков туфель, вялое, узкое лицо, подкрашены губы. Вот пузатенький человек в котелке, карманы застегнутого пиджака набиты бумагами, но по обиженно прыгающим щекам и тусклому взору видно, что дела плохи. Вот еще и еще лица, - сосредоточьтесь, пусть хоть одно врежется в память. Нет, - плывут, как медузы, полуживые, без страстей и высоких помыслов. Но это же индивидуалисты! Весь смысл их цивилизации - в утверждении, в холе, в обогащении личности. Даже в этом пункте проваливается вся система: - обман, мираж, - идут живьем несбывшиеся ожидания, раздавленные иллюзии.
Но встречаете в толпе и другую породу людей. Шагает плечистый юноша в потертом спорткостюме, без шапки, волосы откинуты, шея открыта, глаза поверх отживающей толпы, поверх умеренно трусливой идеологии. Загорелое лицо - брезгливо отделено. Вы начинаете искать в толпе таких же, - их много, приглядитесь. У всех - решительная походка и взгляд, не желающий больше созерцать распад и гниение.
Вот еще один проталкивается в толпе плечами, - студенческий картуз, пальто - хаки, подбородок - задран, взгляд - поверх. Вы спрашиваете у вашего знакомого, - кто эти молодые люди, сурово шагающие в будто чужой им толпе?
"Трудно сказать точно про каждого: представители двух сил, крайних противоположностей. Ты видел: безработица, нищета, голод и впереди колониальный ужас... Ты видел: кризис, умирающая торговля, умирающие заводы... Диалектика событий порождает полярные силы, две противоположности, - они шагают по Берлину. А эта толпа, эти медузы отмирающее поколение. Борьба переходит к фашистам и коммунистам. История не спрашивает разрешения у Второго Интернационала... Фашизм - последняя ставка буржуазии, коммунизм - первая ставка пролетариата. Делай сам заключение об исходе борьбы".
О фашистах знакомый рассказывает небольшой анекдот: - однажды на Курфюрстендамме появился медленно двигающийся автомобиль с фашистским начальством. По тротуару следовали решительные молодые люди. Был день еврейского Нового года. Начальствующий указывал из машины на того или иного из мирно гуляющих брюнетов. Решительные молодые люди подходили к намеченному, поздравляли: "С новым годом, еврей", - и били резинками по лицу. Покуда суд да дело - фашистская процессия проехалась по всей главной артерии. В Берлине отчетливо пахнет погромом.
Если возвращаетесь домой на автобусе, - на берегу канала увидите новостроенную, светло-серую громаду с тысячами зеркальных окон. Округлые углы фасада, падающего уступами, похожи на стеклянные волны, это окаменевший фонтан нефти: дом построен Генри Детердингом, гигантской рекламой вбит в сердце Берлина. Но наступление Детердинга на Восток здесь, по-видимому, и остановилось, - советская нефть преградила ему дорогу, после бешеной борьбы Детердинг отступил, отступил снова, как в восемнадцатом и двадцатом годах...
