Черри ненавидит Грега

Грег ненавидит Черри

Сюзи ненавидит меня

Я люблю Сюзи

Черри и Сюзи — по–прежнему подруги

Я не знаю, куда бы это нас завело в итоге, но после обеда наши подростковые распри потеряли всякое значение. Сюзи с урока позвали к телефону. Это было очень редкое событие, и все мы с трепетом ожидали, что из этого выйдет. Никто никогда не звонил в школу своему ребенку, если не было неотложнейших причин. По наивности своей мы гадали, не дошло ли до родителей Сюзи, что у нее был секс с Грегом, и не пришли ли они разбираться в школу.

Сюзи не вернулась на урок, но шепнула Черри словечко о том, что произошло, и в течение дня Черри оповестила нас.

— Зед попал в аварию, — сказала она. — Его сбила машина вчера ночью, он в больнице. Сюзи говорит, что все очень серьезно, и он может умереть.

Вот тут–то угрызения совести и разгулялись вовсю.

Новость об аварии разлетелась по школе, и мы все были убиты горем. Зед был без сознания, на аппарате искусственного дыхания. Врачи в больнице не могли с уверенностью сказать, выживет ли он. Сюзи попыталась тут же его навестить, но к нему пускали только родных. Несколько следующих дней она провела в терзаниях и в ожидании новостей.

Пока мать Зеда не смыкала глаз у его постели, Сюзи съездила с его отцом на Байерс–роуд, где Зед квартировал, чтобы забрать его вещи. Никто не говорил об этом вслух, но без помощи Сюзи отец вряд ли разобрался бы, где имущество сына.

Узнав, что Зед живет только потому, что подключен к аппарату, я понял, что в жизни не испытывал такого горя и страха.

По всей видимости, авария случилась сразу после того, как он оставил нас у «Гринз–Плейхауса», и меня мучила мысль, что Зед оказался под колесами всего через несколько минут после того, как убежал, распевая песни «Лед Зеппелин». Я осознавал, что должен был что–то сделать. Я ведь знал, что Зед расстроен. Я знал, что он много выпил. Может, не будь я так погружен в собственные проблемы, я бы пошел за ним и убедился, что с ним все в порядке.

Если это мучило меня, то Сюзи доводило почти до безумия. Себя она винила во всем. Если бы она только не поссорилась с Зедом, он бы вообще не убежал. Я изо всех сил утешал Сюзи. Зед много выпил, и дорогу он всегда переходил неаккуратно. Я не считал, что у нее есть причины себя винить, но мои вымученные слова утешения не оказывали действия.

Боевые действия между Сюзи, Черри, Грегом и мной были отложены, если не сказать — забыты. В свете происшествия с Зедом размолвка между мной и Черри казалась банальной, и хотя Черри пока не простила меня за то, что я ее так грубо отверг, мы стали друг с другом разговаривать. Также и Сюзи понадобилось дружеское участие, и она стала звонить мне — боялась за Зеда, ей нужно было выговориться.

Ей по–прежнему не слишком хотелось разговаривать с Грегом. Хотя энергии, чтобы так уж на него сердиться, у нее тоже не осталось, то, что они переспали вместе, как будто воздвигло между ними невидимый барьер. Поэтому, учитывая, что Зед при смерти, а Грег под запретом, я–таки стал для Сюзи утешителем номер один. Ирония ситуации заключалась в том, что было это не очень приятно и совсем не лестно.

— Всего–то и понадобилось, — говорил я уныло своим «лед–зеппелиновским» плакатам, — чтобы ее парень оказался в коме, а запасной вариант — не ко двору. Тут–то Сюзи сразу ко мне и обратилась.

Триумф. Я и впрямь оказался стопроцентным третьим вариантом.

Вот как я надумал писать эту книгу. После концерта в Глазго прошло столько лет, что если меня кто–то спрашивал об этом, я говорил, что «Лед Зеппелин» давно вылетели у меня из головы. Слишком много музыки пронеслось с тех пор, чтобы я задумывался о «Лед Зеппелин». И только отправившись прокалывать пупок, я понял, как много они до сих пор для меня значат.

У меня четыре прокола в ушах. Ушной пирсинг вполне безболезнен. Его проделывают маленьким пистолетиком, и это почти не занимает времени. По поводу того, чтобы проколоть уши, я никогда не волновался. Однако за пупок, как оказалось, я беспокоился. Могло быть больно. Я договорился проделать это в Брикстоне по знакомству — у человека, который изучал кино и подрабатывал пирсингом. Он видел, как я нервничаю, и потому предложил, чтобы я прихватил с собой музыку. Ту, что мне кажется успокаивающей.

Так что из дому я вышел, положив в сумку «Лед Зеппелин IV». Сделал я это, почти не задумываясь. И через двадцать пять лет после выхода альбома явился прокалывать пупок с «Лед Зеппелин IV» в качестве успокаивающей музыки. Мы перекинулись парой фраз, пока играл «Черный пес», а под «Рок–энд–ролл» мой пупок был проколот. Если бы почему–то возникла заминка, то я мог бы сделать пирсинг под «Лестницу в небо».

Так я осознал, что «Лед Зеппелин» никогда не переставали быть моим утешением. Так было всегда. Может, не так явственно, но он до сих пор со мной, как и неизбывные подростковые переживания.

Я гляжу в окно на магазинчик электротоваров через дорогу. Вчера там повесили объявление, что закрываются. Магазинчик вытеснили из бизнеса большие магазины с дешевыми товарами. Скоро он превратится в очередной пустой магазинчик, окна которого заклеены афишами концертов, а дверь завалена кучей смятых пивных банок.

Манкс звонит мне по телефону.

— Химоза умерла. Я только что прочитала. Она погибла в дорожной аварии.

Манкс этим очень расстроена. При том, что у нее вызывали депрессию фотографии этой девушки с тем же цветом кожи и такими же, как у нее когда–то, обесцвеченными волосами, та жила оттяжно, диджействовала, и это и угнетало и как–то воодушевляло Манкс. Это внушало Манкс чувство, что, может быть, и она опять войдет во вкус жизни. Теперь внезапную гибель Химозы Манкс восприняла болезненно.

Мы читаем в Интернете поминальные заметки, и от этого нам делается еще печальнее. Бедная Химоза, погибнуть такой молодой в автокатастрофе.

— А Зед умер после аварии? — спрашивает Манкс.

— Мне было четырнадцать, когда я увидел «Лед Зеппелин», — отвечаю я.

— Я думала тебе было пятнадцать.

— Ну, может быть, и пятнадцать. Год туда, год сюда. Если напишу об этом книгу, то сделаю, пожалуй, себя двенадцатилетним. Мне всегда нравилось немного преуменьшать свой возраст. Думаю, в этом есть смысл. Это ведь не причиняет вреда публике.

— Ты опишешь весь концерт?

— Нет. Я бы рад. Я с восторгом описал бы каждую ноту и каждое слово. Но людям станет скучно. Они бросят книжку и станут смотреть Баффи. И кто их упрекнет? Сериал–то замечательный.

Скоро судить книжный конкурс. Когда Манкс сортировала для меня результаты, я спросил, не хочет ли она тоже со мной пойти.

— Я в депрессии.

— Выйди из депрессии.

— Вот так просто.

— А ты попробуй.

Мы сидим в молчании.

— Как насчет того, чтобы надеть шляпу Нефертити?

Манкс качает головой:

— Я все равно не смогу выглядеть так же хорошо, как Химоза. Она так хорошо выглядела. Поверить не могу, что она погибла.