По мере того как Сталин прибирал к рукам власть, его секретариат играл все более важную роль. Вот уже и двадцатичетырехлетний Бажанов, беря пример с Товстухи, Мехлиса и Каннера, начал покровительственно разъяснять руководителям наркоматов, что вопрос, внесенный ими в Политбюро, недостаточно согласован с другими ведомствами, что надо сначала сделать то-то и то-то. К Бажанову обращаются все чаще и чаще: руководители ведомств понимают, что секретарь Политбюро в курсе всех дел, у него можно получить сведения, в каком состоянии тот или иной вопрос, каковы по нему мнения и тенденции. Иногда он ловит себя на том, что заходит слишком далеко, что превышает свои полномочия, и делится сомнениями с коллегами. Они успокаивают: институт помощников секретарей ЦК и был создан Лениным, чтобы разгрузить секретарей ЦК от второстепенных дел, чтобы они могли сосредоточить свою работу на главном.

Бажанов покинул сталинский секретариат в 1926 году.

К этому времени положение его шефа в иерархии власти значительно упрочилось. Хотя Троцкий и Зиновьев пока еще остаются членами, а Каменев — кандидатом в члены Политбюро, но они уже отстранены от своих прежних крупных постов. Троцкий уже не председатель Реввоенсовета и не наркомвоенмор, Зиновьев — не председатель исполкома Коминтерна, Каменев снят с постов председателя Совета Труда и Обороны и заместителя председателя Совнаркома. Состав членов Политбюро расширен за счет Молотова, Калинина и Ворошилова, кандидатов в члены — за счет Рудзутака, Дзержинского, Угланова и Петровского. Они все люди Сталина.

Казалось бы, Бажанову следовало выглядеть орлом — так круто взмыл его хозяин. Помощник генсека получал необъятные возможности для служебного продвижения и удовлетворения своих честолюбивых устремлений. А он вдруг оказался в Наркомфине, на посту редактора ведомственной «Финансовой газеты» и одноименного издательства. Вместо каждодневного общения с вождем, членами Политбюро и наркомами — полтора десятка скучно пишущих на казенные темы полуграмотных журналистов, вечно выходящее из строя типографское оборудование, постоянное добывание дефицитной газетной бумаги. Чем вызвано это очевидное понижение?

По версии Бажанова, многократно повторенной им во французской печати, решение об уходе из сталинского секретариата родилось у него самого. Мотивы следующие.

Во-первых, атмосфера в этом специфическом учреждении крайне нездоровая. Каннер — опаснейшая змея, преступный субъект. Если Сталин почтет за благо ликвидировать кого-либо, он поручит это Каннеру, а уж он-то найдет соответствующий способ.

Когда из Америки пришла весть о загадочной смерти председателя Амторга Склянского, который в гражданскую был заместителем Троцкого и немало попортил крови Сталину, Бажанов с Мехлисом в один голос заявили Каннеру:

— Гриша, это ты утопил Склянского.

Склянский прогуливался на моторной лодке по озеру и не вернулся с прогулки.

— Ну, конечно, я, — слабо защищался Каннер. — Где бы что ни случилось, всюду я.

И хотя Каннер отнекивался, Бажанов с Мехлисом были твердо уверены, что Склянский утоплен по приказу Сталина и что «несчастный» случай был организован Каннером и Ягодой.

Товстуха — мрачный субъект, смотрит исподлобья, не может простить Бажанову, что он заменил его и Назаретяна на посту секретаря Политбюро, оставаясь в самом центре событий, а сам вынужден где-то за кулисами вести для Сталина грязную работу.

Мехлис тоже порядочная сволочь, хотя и создает себе маску «идейного» коммуниста. На самом деле он банальный приспособленец. Никакие сталинские преступления его не смутят, он изо дня в день будет трубить о великом и гениальном вожде.

Во-вторых, на нового секретаря Политбюро все они смотрели с опаской, поскольку он являлся человеком Сталина. Бажанову хотелось, чтобы они пришли к выводу — он занимает эту должность не по благоволению Сталина, а потому, что обладает необходимыми качествами. Трудно сказать, изменили ли они свое мнение.

В-третьих, Сталин относился к своему помощнику довольно осторожно: «Уж очень блестящую карьеру делает этот юноша».

А теперь самое главное, что надоумило Бажанова на столь неординарный поступок.

Присмотревшись к Сталину, его помощник понял, куда идет вождь. В 1924–1925 годах он еще мягко стелет, но Бажанов видит, что это аморальный и жестокий азиатский сатрап. Он совершит еще немало преступлений — и что, Бажанов тоже должен в них участвовать? Нет, это у него не получится. Чтобы быть при Сталине и со Сталиным, надо в высокой степени развить в себе большевистские качества — ни морали, ни дружбы, ни человеческих чувств. Надо быть волком. И затратить на это жизнь? Нет, ни за что!

Благородный помощник кровожадного сатрапа, вдоволь насмотревшись на его бесчеловечное окружение, приходит к выводу, что он чужой в этой компании. Он принимает твердое решение — пока не замаран, надо уходить.

С этой просьбой и обращается к хозяину. Однако Сталин отвечает отказом. И не потому, что помощник незаменим, — для Сталина нет незаменимых людей. «Дело в том, — напишет в воспоминаниях Бажанов, — что я знаю все его секреты, и если я уйду, надо вводить во все эти секреты нового человека; именно это ему неприятно».

Попалась птичка в золотую клетку! В пору посочувствовать, если бы не одно обстоятельство — а как же Мехлис? Отпускал же его Сталин на учебу в Институт красной профессуры — на целые три года. А Назаретян? А Каннер? Вождь ведь не держал их беспрерывно при своей особе из опасения, что посвященные в его секреты начнут болтать лишнее. Может, шеф имел основания не доверять именно ему, Бажанову?

В любом случае нельзя не отметить сталинскую интуицию. В людях он, безусловно, умел разбираться, видел их нутро насквозь. Не подвело его чутье и на этот раз. Какими бы мотивами помощник не оправдывал потом свой поступок, бесспорно одно: он предал хозяина, немало выболтав об известных ему секретах. Хороший помощник — это прежде всего молчаливый помощник, умеющий хранить чужие тайны.

Не получив согласия Сталина на уход из секретариата, Бажанов, по его словам, окончательно утвердился в намерении бежать за границу. Он понимал, что житья в Москве не будет, поскольку сама Лубянка положила на него свой многозначительный и всевидящий глаз.

О причинах холодных отношений с ГПУ Бажанов особо не распространяется. Весьма глухо упоминает о некоем письме, которое от имени коллегии ГПУ заместитель председателя этого ведомства Ягода прислал Сталину.

Текст этого письма Бажанов не приводит ни в одном из многочисленных заграничных изданий своих воспоминаний, хотя если он начал готовиться к побегу почти за два года до его осуществления, то обладание копией такого документа сняло бы многие вопросы и, самое главное, укрепило бы веру заграничных кругов в то, что он стал очередной жертвой беззакония сталинской тайной политической полиции.

А может, его не знакомили с письмом Ягоды? В том-то и дело, что знакомили. Лично Сталин протянул листок бумаги и сказал:

— Прочтите.

Бажанов прочел. Сталин, считавший себя большим знатоком людей, внимательно смотрел на помощника. Ему тогда не было и двадцати пяти. Если есть доля правды, простодушные юноши обычно приходят в смущение и начинают оправдываться. Бажанов, по его рассказу, наоборот, улыбнулся и вернул Сталину письмо, ничего не говоря.

— Что вы по этому поводу думаете? — спросил Сталин.

— Товарищ Сталин, — ответил секретарь с легким оттенком укоризны, — вы знаете Ягоду — ведь это же сволочь.

— А все-таки, — сказал Сталин, — почему же он это пишет?

— Я думаю, по двум причинам: с одной стороны, хочет заронить какое-то подозрение насчет меня. С другой стороны, мы с ним сталкивались на заседаниях Высшего совета физической культуры, где я как представитель ЦК, проводя линию ЦК, добился отмены его вредных позиций.

Далее Бажанов сказал, что Ягода не только хочет отомстить ему таким вот способом, но, чувствуя, что сталинский секретарь не испытывает к нему ни малейшего уважения и ни малейшей симпатии, хочет заранее скомпрометировать все, что он о нем может сказать Сталину или членам Политбюро.