Подвешивание требовало простейшего устройства – веревки, перекинутой через блок, который был прикреплен к потолку камеры пыток.

Запястья заключенного крепко связывали за спиной и прикрепляли к одному из концов веревки. Затем экзекуторы медленно вытягивали другой конец, постепенно поднимая руки подследственного, выкручивали их, дергали туда-обратно до тех пор, пока человек не оказывался на цыпочках, после чего медленно отрывали его от земли, так что весь вес его тела выворачивал и без того вывернутые назад руки.

В этот момент ему вновь задавали вопрос и советовали сказать правду.

Если он отказывался отвечать или говорил не то, чего желали допрашивавшие, его поднимали к потолку, а затем сбрасывали на несколько футов вниз, прерывая падение резким рывком, который почти вырывал его руки из суставов. Вопрос повторяли и, если он продолжал упорствовать, давали упасть еще на несколько футов, пока он не достигал пола. Если он опускался на пол, так и не признавшись, к его ступням привязывали груз, тем самым увеличивая жестокость пытки. «Экзамен» возобновлялся. Груз утяжеляли, высоту падения увеличивали (впрочем, несчастного просто могли оставить висеть) до тех пор, пока не вытягивали у него признания или пока боль в вывихнутых суставах не доводила обвиняемого до потери сознания.

Тогда пытку можно было приостановить, чтобы продолжить ее спустя два-три дня, когда узник придет в себя.

Писарь делал обстоятельный отчет об «аудиенции», отмечая тяжесть груза, количество произведенных подъемов, заданные вопросы и полученные ответы.

Испытание водой было более сложным, значительно более жестоким и весьма почитаемым Святой палатой.

Жертву помещали на коротком узком устройстве, похожем на лестницу, слегка наклоненную, – голова жертвы должна была находиться ниже ног. Затем голову жестко закрепляли металлическим или кожаным ремнем, а руки и ноги привязывали по бокам этой лестницы столь туго, что веревка врезалась в тело.

В дополнение к этому бедра, икры и руки стягивались петлями гарроты: завязывали веревку, под нее засовывали палку, вращением которой затягивали петлю так, что она доставляла жесточайшие мучения, врезаясь в мускулы и нервы, углубляясь в тело буквально до костей.

Рот жертвы широко открывали и заталкивали туда металлический конус, называемый «bostezo». Ноздри затыкали пробками, поперек рта клали длинную льняную полоску, которую через «bostezo» заталкивали в горло давлением воды. Через эту «toca» – так называли полоску – вода медленно текла внутрь. Когда вода просачивалась через ткань, человек испытывал все мучения удушья. Он старался проглотить воду, чтобы тем самым освободить дорогу толике воздуха в свои раздираемые мучением легкие. Если немного воздуха и попадало туда, то ровно столько, чтобы поддержать его живым и в сознании, но недостаточно, чтобы облегчить ужасные муки удушья, ибо через ткань непрерывно просачивалась вода, которую постоянно подливали.

Время от времени «toca» вытаскивали и предлагали задыхавшейся жертве сделать признание. В случае упорства обвиняемого в ту самую минуту, когда ему казалось, что он уже возвратился к жизни из небытия, экзекуторы еще на один-два оборота затягивали петли гарроты на его (или ее) конечностях: для Святой палаты не существовало разницы полов в подобных делах.

Чтобы предотвратить рвоту, которая могла случиться при любой пытке, инквизиторы со свойственным им неослабным вниманием к деталям следили, чтобы жертве не давали еды в течение восьми часов перед экзекуцией. Присутствовавший на этом «audiencia de tormento» («допрос с пыткой» (исп.) ) писарь тщательно фиксировал ход испытаний, отмечая количество влитых кружек воды, которым определялась суровость пытки.

Дыба достаточно хорошо известна, чтобы помещать здесь ее описание. Она широко использовалась в те времена во всех странах Европы. Это, наверное, одно из самых безжалостных и мучительных устройств пытки, когда-либо применявшихся.

По закону требовалось, чтобы всякое признание, сделанное под пыткой, затем было подтверждено подследственным. Таково одно из предписаний Альфонса XI, включенное им в кодекс «Partidas». Понятно, что из-за нестерпимой боли человек мог сказать неправду, лишь бы избавиться от страданий, и потому суду запрещалось трактовать сделанные под пыткой заявления как достоверные улики, пока не получено подтверждение.

Вследствие этого в один из последующих трех дней, как только заключенный оказывался в состоянии присутствовать на допросе, его еще раз приводили в аудиенц-зал.

Перед ним раскладывали протоколы с признанием, заготовленные писарем, и предлагали подписать их – необходимое условие, чтобы превратить признание в юридически оформленную улику. Если он подписывал, процесс быстро и без проволочек завершался. Если отказывался, отрицая сделанное заявление, инквизиторам следовало руководствоваться указаниями параграфа XV «Наставлений» Торквемады в соответствии с конкретным случаем.

Пенья предостерегает инквизиторов в отношении правонарушителей, симулирующих болезнь, чтобы уклониться от пытки. Он утверждает, что не следует откладывать дело по этой причине, ибо пытка может оказаться лучшим методом проверки истинности заболевания.

В заключение следует добавить, что не только обвиняемого подвергали «экзамену». К свидетелю, заподозренному во лжи или уличенному в противоречивых показаниях, могла быть применена пытка «in caput alienum («как должное» (лат.) ).

Сравнительно легкие приговоры выносились тем, кто соглашался на отречение от ереси, в которой их подозревали за предоставление крова отлученным и тем, кого подвергали каноническому очищению, освобождающему от «дурной репутации», о чем уже упоминалось.

Остается разобраться, как Святая палата обходилась с «negativos» – теми, кто упорно продолжал отказываться от признания в ереси или вероотступничестве даже после того, как суд счел доказательства вины достаточными, и с «relapsos» – теми, кто после возвращения в лоно католической веры, однажды наказанный и прощенный, вновь впадал в заблуждение.

Такие преступники передавались в руки гражданских мастей (изобретение церковников для приведения в исполнение смертных приговоров) – исход, аналогичный судьбе нераскаявшихся еретиков или еретиков, не подчинившихся постановлению суда.

Тот, кто, будучи изобличенным достаточными свидетельствами, упорствовал в отрицании своей вины, утверждает Эймерико, должен быть передан гражданским властям на том основании, что, отрицая свою причастность к преступлению, он со всей очевидностью проявляет себя нераскаявшимся еретиком.

Злонамеренность упорства в данном случае сомнительна. Ведь обвиняемый мог отрицать свою вину, потому что был невиновным и притом – добрым католиком. И, как мы увидим, такая возможность не исключалась, хотя и оставалась на втором плане.

Действительно, Эймерико настоятельно советует инквизиторам тщательно вести допрос свидетелей, рекомендуя предоставить обвиняемому время, чтобы он решился сделать признание, и использовать любые возможные способы, чтобы добиться добровольного раскаяния.

Он советует заточить арестованного в тесное отвратительное подземелье, заковав руки и ноги в кандалы, часто его посещать и склонять к раскаянию. Уступи узник этим настояниям, его признали бы раскаявшимся еретиком, иными словами, он избежал бы костра, но взамен получил бы пожизненное заключение.

Выражение «пожизненное заключение» или «пожизненное заточение» не стоит понимать буквально. Инквизитору обладали достаточной свободой действий, чтобы изменять или смягчать приговоры о тюремном заключении. Но конфискация собственности узника и бесчестие, обрушиваемое на него самого, его детей и внуков (то есть тяжелейшая часть наказания) никоим образом не подлежали замене.

Когда запоздалое признание совершалось одним из «negativos», инквизиторам надлежало выслушать и принять его. Даже если он уже был у столба и из страха перед смертью обращался к монаху (который не покидал его, пока пламя не охватывало хворост), признавая свою вину и заявляя об отречении от ереси, жизнь его надлежало сохранить.